А война все дальше, дальше…

Мне много раз приходилось писать о так называемых детях войны. Тема сложная: вроде и не воевали, но такого навидались, на сто жизней хватит. И странно то, что эти уже постаревшие «дети» сохраняют какой-то теплый оптимизм, они не спешат, не торопят время…

У меня в гостях Тамара Алексеевна Яшина, пришла по великому делу: принесла бумагу, в которой написано, что ей, как узнице концлагеря, полагается компенсация от немецкого правительства. Ну вроде как извиняются. Тамара Алексеевна — романтичная пожилая дама, от всех «помощей» тактично отказалась: «Да вы что! Ничего не надо. Я сама все еще могу, не надо мне помощников…» Насколько я поняла, на вот эту компенсацию представители Ставропольского отделения Красного Креста решили нанять помощников по хозяйству для бывших узников. Ну или как-то так. Разъяснения пришли позже, и вы их тоже прочитаете.

Зато Тамара Алексеевна рассказала о своем житье-бытье во времена оккупации, да и про то, что было до нее.

«Родилась я в деревне Летошицы Волосовского района, это в Ленинградской области. Тяжко нам было: бедность страшная, не то что мяса-молока — хлеба толком не хватало. Родители работали в колхозе за «палочки», а мы, дети, учились в школе. Война началась, я уж большая была, 11 лет!.. Да мы-то толком и не узнали в тот день, что уже страну бомбят вовсю: радио в селе не было. Ну а потом — взрослые уходили на фронт, а мы оставались на произвол судьбы. Было понятно, что и немцы где-то близко, и ничего хорошего нам ждать не приходится от них…»
Немцы в их деревню пришли в августе. В августе же через те места прокатился фронт. И женщины, и дети собирали тела погибших и хоронили. «Сами голодали, но ничего у мертвых солдат не брали. Нашего папу на фронт не взяли, он инвалидом был: без ноги. И вот стоим мы у своего двора, дети прижались к отцу, а тут немец на мотоцикле. И фотографирует нас!

А потом кто-то прослышал, что угонять нас будут. В рабство!»

Вся деревня поднялась и пошла на болота. Семья Яшиных тоже там: мать, отец, братья, сестра, сама Тамара. «Мы прячемся в болотах и слышим, как в деревне бой идет. Я и сейчас все это помню, как будто вчера было. Там же наше немудрящее хозяйство, там дом… А мы — в кустах. Ну вернулись домой: одни трубы печные стоят. Поля погорели, стойла вместе со скотом, их никто же не выпустил… Кое-как начали опять жить, и не понимали, что уже в оккупации, а немцам было не до нас: фронт прокатился вперед.

Так год прошел, жили мы, голодовали, землянки копали… И однажды деревню нашу немцы окружили, и нас всех погнали в товарняк, на станцию… И даже отца на деревянной ноге. Кому он был нужен, такой работник?!

Нас отвезли в Латвию. Там раздали по латышским хозяевам, прислужничать, значит, на них работать. Мы так семьей и держались. Дали нам хозяева баньку для жилья, и кое-какая крыша у нас была. Очень тяжело… Представляете, работали на них от зари до зари, и ничего взамен. Только грязь да вши. Опять голодно, да мы-то уж к голоду привыкли: мама и сестра на коровнике работали, я пасла скот.

Иногда вспоминаю хозяев: они разные были. Кто-то нас жалел, детей. А кто-то выжимал из нас все, что мог.

И тут фронт опять приблизился! Нас собрали, погнали на военный аэродром. Он весь колючей проволокой обнесен был. И никаких шансов на спасение. Или работать, или на «газ», в газовую камеру, значит… Родители что-то строили там, и мы, как всегда, голодали. Всю траву выели в округе, но все, что хоть отдаленно напоминает еду, все наше было. Так прошел год… Календарей не было, все как-то дни высчитывали.

В 43-м начали нас бомбить. Бомбы рвали колючую проволоку, сколько тогда народу погибло, ужас… Ну а мы выжили. Да и латыши переменили отношение к нам: ждали русских. Испугавшись, наши бывшие хозяева стали нас беречь, прятать, подкармливать… А был у нас такой дядя Миша, вроде командира: «Бабы! А давайте домой! Хоть камни грызть, а все на родном поле…» Добирались домой опять в товарняке.

Увидели свои дома… Ну что? Опять трубы торчат, нигде ни души, пустыня, одним словом…

Расселились, как смогли. Уже наши власти дали нам лес, стали строиться. Крышу корой прикрывали. А потом организовались опять в колхоз, даже отсеялись: нам какими-то судьбами выдали посевной материал.

И снова покатилась жизнь. «За оккупацию» вроде не преследовали, да и кому мы нужны на наших болотах? Там и без каторги своя каторга была: попробуй-ка выжить после такого. Вот на этой фотографии я уж взрослая, а все училась в школе. В седьмом классе».

В «девяносто каком-то», не вспомнила Тамара Алексеевна, немцы решили вроде как покаяться… Получила она небольшую компенсацию, поправила чуток здоровье. «Знаете, у меня вроде как девиз на всю мою жизнь: «Живите в запахах и цвете и радуйтесь всему на свете!». В общем, я не знаю, что они придумали на этот раз, немцы, но мне ничего не надо. Я все сама могу… Кому-то этой помощи больше достанется, ну и хорошо. Только знаете что? Чем дальше война — тем больше она вспоминается…»