Бабенки, бабы, женщины...
Беллетристы всех времен и народов порой зря излишне мучаются над сюжетом: кто проще, кто замысловатее норовит. Вот вроде и бессонные ночи позади, и книжица уже на пути к читателю распространяет типографский запах. И выясняется вдруг: а и нет в ней ничего нового, все тянется с Адама и Евы и, само собой, змея-искусителя, разве что накладываются национальные особенности страны. Да и не сюжеты главное, а то – что вокруг них. И уж в этом реальная жизнь зачастую перещеголяет любого, даже самого изощренного сочинителя. Вот, к примеру, два уголовных дела 1913 года, заведенных в Ставропольской губернии.
Леди Макбет Александровского уезда
Название первого даже по нынешним меркам, когда, кажется, напрочь исчезли всякие морально-нравственные устои, поражает своей безобразной сутью: «О растлении Анастасии Кладковой отцом ея Трофимом Кладковым». По-научному называется инцест, а также педофилия. Скажем сразу: явление – не чуждое и современной эпохе. Недаром один из крупнейших философов ХХ столетия заметил: «Культура – это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом». И хаос этот, случается, прорывается внезапно, эгоистично оставляя ожоги на судьбах близких и дальних людей.
«Летом в этом году я нанялась на полевые работы в село Александровское, – записывал судебный следователь показания 37-летней Ульяны Кладковой. – Муж же мой Трофим Кладков с малолетними детьми, дочерью Анастасией и сыном Василием, оставались дома в селе Китаевском. На работах я пробыла до конца сентября. Когда вернулась домой, то дочь моя Анастасия, десяти лет, рассказала мне, что во время моего отсутствия ночью отец раздел ее, положил с собой на кровать… Из рассказа дочери я поняла, что муж мой пытался ее изнасиловать. Я сначала не поверила. Но когда муж мой стал говорить мне, чтобы я отдала куда-нибудь Настю, чтобы она не жила дома, так как ему стыдно смотреть на нее, я поверила рассказу дочери и повезла ее в село Новоселицкое к акушерке, которая, осмотрев девочку, заявила, что она нарушена… Раньше боялась заявить полиции, чтобы ея муж не убил ее, теперь, ввиду того, что дочь Анастасия крепко настаивала заявить, она и пошла… С мужем жили в ладах, больше ничего сказать не имеет».
Не будем цитировать протокол допроса малолетней потерпевшей – он перенасыщен натуралистическими подробностями, а что для следствия нужно, не всегда годится для публики.
«Я свою дочь не изнасиловал и никогда этого не позволю (отец-извращенец тотчас после заявления супруги был препровожден в участок и допрошен. – Авт.). Когда моя жена была на заработках, то я оставался с меньшими дома. В одну ночь у меня на печи стояла опара для хлебопечения. Дочь моя и сын Василий легли спать на печи. Ночью опара ушла из горшка и вымазала ноги и голову дочери, почему и взял тряпку и обтер ее и голову сына Василия, а потом перенес их с печи на кровать. Виновным себя не признаю…».
Через три дня Трофима Моисеева Кладкова доставили для нового допроса в Новоселицкую тюрьму. «Не растлевал я ее, – слезно взывал к приставу 60-летний глава семейства, – дочь все выдумала по наущению своей матери, которая хочет во что бы то ни стало разойтись и жить с любовником!». Однако пристав приказал: «Принимая во внимание то обстоятельство, что грозит ему (Кладкову) высшее наказание по Суду, впредь до каторжных работ, заключить в Александровскую сельскую тюрьму с выдачей ему кормового довольствия». Под чем обвиняемый и поставил свою дрожащую подпись 15 декабря 1913 года.
А 17-го числа того же месяца судебный следователь, понятые – две замужние крестьянки и уездный врач – произвели медицинское освидетельствование Анастасии Кладковой. «Никаких знаков насилия не обнаружено, – говорится в акте, – а также царапин, ссадин и кровоподтеков, общее состояние хорошее». После чего отца семейства – в последний раз перед закрытием дела – выслушали сочувственно. Да и то: ей 37, ему – 60. «Жена этим летом пошла на заработки, и до меня начали доходить слухи, что она изменяет (знается с другими мужчинами), – рассказывал много чего переживший и передумавший за тюремную отсидку Трофим Кладков. – Когда вернулась, то стал ругать ее за то, что она плохо вела себя летом, после чего жена научила дочь показывать на меня с тем, чтобы меня арестовали, и она бы тогда получила свободу».
Катерина Измайлова из повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», помнится, отравила своего старого и постылого супруга. Реальная Ульяна из уезда Александровского к той же цели – освободиться под зовом плоти – пошла другим путем, вовлекая в порочную игру свою же дочь. Какой из них ужаснее – сказать трудно. Правда, лесковская Катерина по законам совестливой русской литературы сгинула в итоге на каторге. Как была наказана ставропольская Макбет – история умалчивает. Муж изрядно поколотил, наверное.
Житие ты мое – битие…
Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет – и это тоже о ней, прекрасной половине российского народонаселения. Увы, и это – тоже: «Сего числа ко мне утром в 7 ч. явился крестьянин с. Нагутского Игнат Ропай, – писал в протоколе полицейский урядник того же Александровского уезда 18 марта 1913 года. – Он заявил, что его сосед Леонтий Семенов сильно поранил свою жену Матрену, каковая при смерти лежит в своей хате. Леонтий из боязни не идет заявлять… Я, прихватив с собой местной больницы фельдшера, немедленно отправился к раненой. Оказалось: жена Семенова Матрена лежала подплывшая кровью на кровати, голова была сильно побита в местах шести, глаза, лицо налиты кровью, сильно опухшие руки, а также тело в синяках от побоев. Раненой была оказана медицинская помощь, она отправлена в больницу. При том были найдены: доска, каковой бил Семенов свою жену, перебитая на четыре части и вся в крови и даже волосах, рогач железный (горшки из печи вынимать. – Авт.) весь в крови и от побоев согнутый, рубень (для катания белья из тяжеловесного дерева. – Авт.) в крови».
22-летней Моте (так называл жену Леонтий – ему 29-й пошел) наложили в больнице швы. А поздним вечером она «разрешилась от бремени четырехмесячным ребенком утробной жизни». Муж не отрицал своей вины, но божился перед следователем, что слыхом не слыхал о том, что она в положении. Отчего же был столь груб и безжалостен к жене-мироносице, говоря по-православному, матери двух своих детей, что она вынуждена была находиться на лечении целых два месяца? Посмела глянуть на другого, согрешив в душе, щи не варила, пол не мела? «Голова необычайно распухшая, лицо покрыто ссадинами, глаз из-за сильной опухоли век не видно, веко невозможно раздвинуть», – фиксировал врач ее состояние в первые недели пребывания в больнице. И далее: «Самочувствие плохое, стоны всю ночь», «Аппетит плохой, сна нет…».
«В понедельник я пришел сильно пьяный, – показывал Леонтий. – Лег в постель. Мне стало плохо, и я вышел раздетый во двор. Кажется, даже остался на дворе и лег на землю. Когда озяб, направился в хату, но двери оказались закрытыми. Я стал стучаться. Жена не открыла дверей. Просил ее, она не отвечала. Я поднял тогда окно, но жена моя Мотя его загородила, стала махать рубнем и приговаривать: «Не лезь, я все равно убью тебя!». Я просил дать хоть сапоги и одежду, она не согласилась. Тогда я забрался в дом с другой стороны в окно, схватил доску и ударил ею жену… Когда она упала, я увидел на шее ея кровь и перестал бить. Обмыл голову водой, дал выпить рюмку воды. Жена вползла на печь. Я подал ребенка, но она бросила его на кровать. Я схватил утюг и замахнулся, но не ударил… Раньше я свою жену не бил, мы жили дружно».
Матрена же показывала обратное: как пьяный – так и бьет, обижал в тот вечер, потому и закрылась… Но вот парадокс: на заданный при дознании вопрос – желает ли, чтобы мужа наказали, она ответила: не желаю. «Нет необходимости производить обряд склонения к миру», – с облегчением начертал в заключение постановления судебный следователь. Простила из любви-жалости, да и не убил ведь – выздоровела, а бьет, значит, любит? Не хватило характера переступить через традиции, общественное мнение, которое тогда было весьма сурово к женам, бросающим мужей и детей? Ох, уж это извечное русское – Бог терпел и нам велел… Впрочем, терпели не все, если вспомнить первую историю.
Шел благополучный, сегодня бы сказали – «тучный», 1913 год. Хотя при чем здесь успешная экономика? Да абсолютно ни при чем, в этом-то и штука.
Светлана ДОБРОХЛЕБОВА.
