Бедам вопреки

Сегодня Клавдия Федоровна Подрез, как и многие другие, придет с цветами на Холодный родник. 30 октября в России вспоминают жертв политических репрессий. В Ставрополе уже много лет этот День памяти проходит именно там. Клавдия Федоровна – председатель городской общественной организации, объединяющей всех, чьи семьи вороным крылом коснулась эта великая беда, общая трагедия огромной страны. Миллионы расстрелянных, миллионы физически и морально искалеченных в лагерях. И миллионы детей, родившихся где-нибудь на поселении. Отец Это сейчас село Дивное – по ставропольским меркам, крупный райцентр с достаточно развитой инфраструктурой. На излете 20-х годов здесь была выж­женная солнцем степь, открытая всем ветрам, которые гоняли по раскаленной целине ... колючие шары, которые народ прозвал перекати-полем. Это странное растение люди быстро приспособили к делу. Летом посылали детишек их собирать, а зимой топили перекати-полем печки – с дровами в степной местности было очень напряженно (угля-то в эти места долгие годы вообще не завозили)... Потомственный кубанский казак Федор Карпович Подрез прибыл с многочисленным семейством в эти граничащие с Калмыкией степи, конечно, не по доброй воле. Испокон веку его предки в станице Новощербиновской, что в Старощербиновском районе соседнего, теперь уже Краснодарского края. Казачья служба, конечно, побросала по городам и весям – занесла даже на целых десять лет в Турцию – там тоже стояла казачья сотня... Это, понятно, еще до революции было. Возвратившись из похода, мужчины впрягались в работу. Федор Карпович потом рассказывал детям, как нелегко он давался – кубанский хлеб. Подрезы батраков отродясь не держали. Работали сами – тяжело, с утра до ночи. Благодаря этому отрешенному труду было у них хозяйство: птицы, коровы, овцы. Семью-то надо было кормить. Была у них и своя молотильня, и добротная хата, которая, говорят, в Новощербиновской и по сию пору сохранилась. Сам Федор Карпович мужчина был что ни на есть положительный. Водкой не баловался, не курил даже. Просто первый детский опыт общения с самокруткой закончился крайне неудачно – стог сена, заготовленный на зиму, за который прятался юный курильщик, занялся огнем и сгорел, едва не наделав больших бед для всей станицы. Суровое объяснение с родителем навсегда отвадило парня даже от мыслей о табаке. К переломному 1917 году Федор Карпович уже сам был главой семейства. В тот день, когда Зимний брали, ему аккурат 30 лет исполнилось (он ведь именно 25 октября по старому стилю родился). В гражданскую, наверное, впервые за свою историю Новощербиновская испытала голод и мор. Семья Подрезов тоже похоронила двоих детей. Но на судьбу и власти в этой семье не сетовали. Да и политикой особо не интересовались. Опять работали с утра до ночи, потихоньку оправляясь от голода да от разрухи. Да и революционная власть Подрезов не обижала. А самого Федора Карповича как самого грамотного из селян (он закончил в свое время церковно-приходскую школу) даже привлекала в качестве писаря в станичный совет. Почерк у него и правда был каллиграфический. Загрубевшие в работе большие руки выводили идеально ровные буквы. Плата за раздумье В общем, все было нормально, пока не предложили казаку Подрезу вступить в партию. Он сказал: «Подумаю»... Ничего плохого против партии он и в мыслях не держал, просто времени на собрания ходить не было, вот и хотел на досуге покумекать, стоит вступать или не стоит, и на что он в партии может сгодиться – хлеб от его партийности лучше не уродится... Затянувшееся раздумье едва не стоило Федору Карповичу жизни. Он не знал, зачем его вызвали в сельсовет, куда приехала какая-то «тройка». «Тройка» - группа командированных товарищей, которая на месте решала судьбу несогласных с народной властью. В тот день в Новощербиновскую приезжали, видать, очень суровые люди. Из «несогласных», явившихся по вызову, не уцелел никто – их расстреляли неподалеку от станицы. Об этом Федору рассказал председатель, увидев его поутру на пороге сельсовета. Страда была - Федор Карпович в поле работал, потому на заседание «тройки» опоздал. В ночь приехал, да и прикорнул тут же, у порога, надеясь с утра пораньше узнать, по какой надобности его сюда звали... Вот и узнал... – Иди домой, — грустно улыбнулся ему председатель. Станичные власти, видать, и правда хорошо к Подрезам относились. Не высылать, наверное, не могли. Но выехать на поселение разрешили по очереди. Федор Карпович уехал первым, а жене разрешили собраться и взять детей. Прибыв на место и пообщавшись с соседями, 43-летний казак понял, какую ему оказали милость. Нынешнее Дивное первыми обживали высланные с Украины. Там вообще ни с кем не церемонились. Сажали взрослых на подводы в чем были и увозили, не разрешив даже попрощаться с детьми. Большинство таких брошенных детей не удосужились даже отправить в детский дом. Уже спустя многие годы, когда Дивное перестало считаться поселением, когда стало можно выезжать и навещать родных, люди узнавали, как мыкались по чужим домам, а то и вовсе умирали от голода и холода их оставленные на улице дети... Так что Подрезам еще повезло – они по крайней мере все были вместе и все были живы. А Федору Карповичу даже доверили бухгалтерию. Он был незлобивым человеком. Жалко, конечно, было оставленное на Кубани хозяйство и не понимал, чем он провинился перед теми, кто принимал решение о высылке – тем более что крестьянская работа была куда тяжелее, чем та, на которую его определили. Но не злился на людей, не сетовал – просто жил и работал честно, тому же учил и детей. Казачий характер Самая младшенькая, Клава, родилась именно здесь, на поселении, когда отцу был уже 51 год – в 1938 году. Через три года начнется война, которая заберет двоих сыновей и оставит Федора Карповича кормильцем большого женского семейства. Девок-то в семье было целых шестеро. Но ничего, выжили, в оккупацию, когда в доме квартировали немцы, они жили в сарае. Когда село освободили и на постой стали наши бойцы, девчата-поварихи с удовольствием подкармливали ребятишек солдатской похлебкой. А потом пробавлялись, конечно, чем бог послал. Жмых, оставшийся после отжима подсолнечного масла, перемешанный с шелухой семечек, был в то время для детей лакомством. Про то, как выживали тогда, и как, несмотря ни на что, выжили и стали достойными людьми, Клавдия Федоровна даже написала стихи. Она сейчас много стихов пишет – про прошлую жизнь и нынешнюю. В 1946-м они остались без матери. В январе суровый ветер-«астраханец» полностью развернул соломенную крышу над их хаткой, оставив семью под открытым небом. Вот мать и слегла с сердечным приступом, да так и не встала. В тот же год Клава пошла в школу. Все ученики – как и она – дети поселенцев, у каждого второго – отец погиб на фронте. В школе холодно так, что замерзали и руки, и чернила. Чернильницы под мышкой отогревали... Но в школу бежали с удовольствием – тяга к учению была и учителя были хорошие. Послевоенные годы Клавдию закалили и в прямом, и в переносном смысле. Она выучилась, уехала в Ставрополь, окончила медучилище. Потом, сменяясь после ночного дежурства, бежала в мединститут, и получила профессию, которой посвятила всю жизнь. Прошла в медицине все должности: от участкового до главного врача. Была секретарем партийной организации поликлиники и депутатом горсовета. Она всегда была на самых ответственных участках. Даже после того, как в нашу жизнь вошла пресловутая монетизация, и с обналичиванием рецептов лекарствами были громадные проблемы, она согласилась на предложение руководства управления здравоохранения «поработать с жалобами». На ту пору это был самый настоящий горячий участок. И сейчас Клавдия Федоровна на боевом посту – возглавляя городскую общественную организацию инвалидов – жертв политических репрессий, она занимается не только «узковедомственными» проблемами, но и общественно значимыми. В управлении социальной защиты, общественного транспорта ее очень хорошо знают. Не так давно 6-й троллейбусный маршрут на линию был возвращен – благодаря в том числе активным хлопотам общественности в лице нашей героини. Нелегко такая активность дается, и на здоровье это сказывается. Но Клавдия Федоровна с этим считаться не привыкла. – Я иначе не могу, – говорит. – Если взялась чего-то добиваться, добьюсь! Характер у меня такой. Казачий. Елена ПАВЛОВА. Фото из архива К.Ф. Подрез.