Блокада: дети Ленинграда
Это рассказ о том, что не дает днем спокойно жить, а ночью спать: маленькая Агнесса встретила войну в Ленинграде. «Знаете, несмотря на то, что я была ребенком, моя память сохранила много ярких и страшных воспоминаний… Вообще, хотелось бы давно все забыть, говорить об этом не люблю: все до сих пор живо и больно… Но вот некоторое время назад молодой мужчина попросил рассказать: они же ничего не знают… «А вы же маленьким ребенком были, наверное, не помните уже почти ничего». У меня времени не было рассказывать, сказала только, что бомбы падали одинаково на всех: на взрослых, детей, и жили мы все в одном блокадном ледяном аду…»
Потом уже вспоминалась и моя подруга в послевоенном детском доме. У нее не было ног. У другой подружки (маленькой девочки!) было два ранения. Так вот, одна рана под лопаткой уже в 49-м году все никак не хотела закрываться. Мучения приносила страшные… А еще наши мальчишки в 47-м, как раз на День Победы притащили в детский дом, в свою комнату, мину. Хотели посмотреть, что там внутри. Все погибли… А нашли ее в парке, прямо на территории детского дома. Там танк подбитый стоял, мы там играли. Вот там мину и нашли: мальчишек потом толком собрать не могли, стену дома вынесло… Вспоминать долго, рассказывать страшно. Мы тогда первый класс заканчивали, все пришлось после взрыва убирать, отмывать самим… В общем, если в кино показать, зрители не поверили бы…
Все это было, когда мы уже вернулись из эвакуации, с Алтая.
Петроградская сторона
А всю блокаду мы жили у нас, на нашей родной Петроградской стороне. Мама работала в госпитале, дед в горном институте на Васильевском острове, жила с нами бабушка и был у меня брат — Женька. Он старше меня на восемь лет, у него уже мальчишеские забавы были, а потом появились и военные обязанности. Отца у нас не было, его, «врага народа», расстреляли в 1937 году, через две недели после моего рождения. Ему было всего 28 лет. Красивый, молодой мужчина из хорошей семьи, образованный.
Сейчас людям трудно понять, что такое блокада в таком огромном городе. Ведь сейчас отключат где-то воду или газ, все — трагедия. А мы жили… Ну представьте: ничего нет! Ни света, ни воды, ни тепла, ничего не работает в большом городе. Сколько нужно сил голодающему, чтобы изо дня в день приносить ведро воды из Невы. Когда нет сил и не хотят ходить ноги… Наша бабушка утром уходила с саночками. Зимой темнеет рано, дни короткие, возвращалась она, когда темнело. Спали мы, укрываясь всем, что было в квартире: какие-то вещи, даже старый ковер шел в дело. Жгли все, что можно: мебель, книжки, игрушки: грели воду, наливали в бутылки, меня обкладывали… Женька, брат, ходил на крышу дежурить, «зажигалки» сбрасывать. Там ящик стоял с песком: нужно было большими щипцами эти штуки поднимать и бросать в песок. Но песка не хватало, и зажигалки сбрасывали вниз. На Петроградской дома высокие были, семь—восемь этажей, зима, обледенелые крыши с большим наклоном. Взрывной волной легко могло сбросить вниз… И сбросило однажды девочку, ровесницу нашего Женьки.
С нами еще жила младшая сестра нашего отца, Нина. Их семью эвакуировали в Уральск: родственник Нины был старшим металлургом, такие люди нужны были для фронта. В общем, они уехали, а Нину оставили в Ленинграде. Она была беременной, везти опасно, так она и жила у нас. Когда все уходили из дома, мне было приказано сидеть и следить за Ниной, чтобы она воду не пила: от голода бедняжка пыталась хоть водой спастись… Отеки у нее были страшные.
Умер дед
Настал страшный день: умер наш дед. Он умер во второй половине зимы, лежал, одетый в костюм, на столе в другой комнате. Мы не могли его похоронить: пропали бы карточки! А еще потому, что не было сил его везти, а еще потому, что не хотели хоронить в общей могиле… Мы не боялись его, мы уже ничего не боялись.
Помню, как однажды собрались в бомбоубежище. Я не знала, что это такое, радостно собиралась, это же событие какое: мы куда-то идем! Мне казалось, что это очень интересно… А потом выяснилось, что это просто жутко: дом качается из стороны в сторону, все кричат от ужаса, все боятся, что дом рухнет, и нас никогда уже не достанут оттуда, из этого страшного подвала. Больше мы никогда не ходили в убежище. Более того, бабушка поменяла квартиру: жили мы на первом этаже, переехали на седьмой. Пусть уж лучше сразу убьет, чем так страдать… В нашей бывшей квартире на первом этаже все люди умерли от голода.
А наша мама все-таки нашла в себе силы: продала кому-то папино кожаное пальто и свое обручальное кольцо за маленькую буханочку хлеба: нужно было хоронить деда, и они с бабушкой договорились с кладбищенскими работниками, что за этот хлеб деду выкопают настоящую могилу и похоронят. Они с бабушкой положили тело деда в такой узкий посудный шкаф, вроде пенала, поставили на санки и утром ушли на кладбище. Наше кладбище, Петроградской стороны, Серафимовское, за Черной речкой, где Пушкин стрелялся. Дальше — Новая деревня, теперь там есть станция метро. Сейчас я если и бываю в Ленинграде, то в первый же день еду на кладбище: там теперь тоже мемориальный комплекс, как на Пискаревском. Там все наши соседи лежат, там моя бабушка, жена моего брата Евгения… Но вот могилу нашего деда, похороненного с таким трудом, мы так и не нашли. Бабушка долго искала…
Вечная память…
Сейчас думаю вот: Господи Боже наш! Как они прошли это расстояние, голодные, в мороз, и санки со шкафом-гробом… Не могу себе представить, не могу… И хлеб наш помню, ту маленькую буханочку, чтобы другие голодные и несчастные люди выкопали яму. Блокадная зима тянулась бесконечно, я уже не могла ходить, ползала по полу, не могла поднять единственную игрушку, плюшевого медвежонка… Все время снилась еда, зима тянулась бесконечно… А весной люди стали собирать какие-то травы, лебеду, делать из травы что-то похожее на оладьи. Жарили на олифе и ели. Я так и не смогла это есть…
А потом умерла наша беременная Нина. Уже весной она поехала вместе с братом Женькой получить свои карточки продуктовые. Отпускать одну ее нельзя было. На углу Моховой есть церковь, и прямо там у нее начались роды. Ее внесли в часовню, и она умерла. Женя приехал домой в слезах: Нина была совсем молоденькой, младшая в семье нашего отца.
Эвакуация
Нас эвакуировали в конце лета. Бабушка очень не хотела уезжать, надеялась на что-то… Но из города вывозили всех неработающих, детей, иждивенцев, вот наша семья и попала под это дело. Что могли увезти с собой две слабые женщины в моей детской коляске? Подросток с сумкой и я — ребенок пяти лет с сумкой из-под противогаза? Буксир тянул баржи, в которых сидели люди с детьми и пожитками. Был ясный солнечный день… Над нашими головами носились самолеты и бомбили без перерыва, люди кричали, баржи тонули. Другого пути эвакуации не было: только через Ладогу, только там была узкая дорога, через которую можно было вырваться из Ленинграда. Мы плыли до вечера, и все время под бомбежками. А потом мы бежали к берегу по длинному-длинному дебаркадеру, и впереди был пустой и плоский берег. Мы сидим под открытым небом, кругом сгоревшие танки, пушки, техника и бесконечная бомбежка… Какая-то женщина кричит без остановки: убьют, убьют, убьют… Уже темно, а нас все бомбят, осветительные ракеты сбрасывают фашисты и бомбят. И вот тут я как будто заснула, отключилась… Пришла в себя: тихо, моросит дождь, деревянный перрон, я лежу на тачке с багажом, рядом никого, пусто и тихо. Я до сих пор помню и удивляюсь, как в душе маленькой девочки могло родиться странное чувство щемящей тоски, одиночества, острое до боли? И острое чувство тоски… Я лежала и плакала, пока не пришли все наши: они за продпайком ходили, его выдавали перед посадкой в вагоны. В дороге нас тоже бомбили…
Мама тогда, кстати, не знала, что отец расстрелян, и все его вещи хранила. Она так и не узнала ничего, потому что сама умерла в эвакуации, в День Победы, 9 Мая 1945 года. Мы тогда на Алтае были. Привезли нас, а там свои голодающие. Вроде у них и живность какая-то была, но нам дали только овес. Вот его варили и ели… А тут тиф. Мама и слегла. Мы узнали в один день, что кончилась война, что умерла мама и что я заняла ее место на смертной кровати. Меня спасла бабушка: подкармливала, выхаживала….
Возвращение в Ленинград было суровым: нас обокрали в пути. И мы, босые, голодные и грязные, шли по родному Ленинграду… Он уже стал походить на город, люди кругом. Потом был детский дом, а потом — вся остальная жизнь.
Агнесса Зюзина, блокадница, дитя Ленинграда.
