Быль и боль Чернобыля
Тамара Коркина«Вопросов
не задавать…»
В мае нас отправили в командировку на Украину, в город Овруч. Экипаж прошел «Афган», имел опыт войны, на счету у каждого — не одна сотня боевых вылетов. Все были награждены правительственными наградами.
По прилету на аэродром объявили, что мы будем обслуживать институт имени Курчатова. Предупредили — вопросов не задавать, что скажут академики, то и делайте. С этой поры мы курчатовцев так и звали – академики.
Утром встретил боевого однополчанина, который сказал, что они работают по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. А вскоре и я получил команду: «Полетели на станцию». Ещё с вечера мы на полетных картах отметили площадки для работы, которые дали в институте. Прилетели – на одной из них в разных местах кучами лежали свинцовые болванки, мешочки с различной дробью, тормозные парашюты, бочки с каучуком.
Первый облет станции меня поразил. Обычно такие сооружения мы облетали стороной, наши трассы проходили вдали от них. А тут увидели торчавшие балки, вокруг взорвавшегося здания валялись разбросанные взрывом элементы конструкции АЭС. На дне разрушения что-то зловеще багровело, я поймал себя на том, что совершенно завороженно смотрю в глубину реактора. Внизу копошились люди и техника.
Вспомнил, как в Афганистане приходилось подавлять зенитные средства противника. Прицел, поправки, грохот бортового оружия – боязни нет, но организм все равно чувствует смертельную опасность Холодок по спине и волосы дыбом. Но там грохот, запах пороха и раскаленного металла, вонь от крови, которая протекла на пол кабины при перевозке раненых и убитых. Запах войны, одним словом. А здесь всё тихо, но организм почувствовал смерть и насторожился.
«Радиация
не так уж
и страшна…»
Пошла обычная рутинная работа, туда – сюда. Перевозил на своем вертолете к месту работы сотрудников института, вел радиационную разведку. В общем, делал, что прикажут. В один день мог быть и на АЭС, и на площадках, и в Киеве, и в Гомеле. Сидеть особенно не приходилось.
От «академиков», как мы звали сотрудников института Курчатова, мы узнали, что радиация не так уж страшна, больше надо бояться грязи и особенно пыли. Пыль оседает в организме человека и через какое-то время может дать о себе знать. Такими знаниями и руководствовались, не имея представления о полной картине последствий радиации.
Самое тревожное чувство было – на станции царит одна сплошная неразбериха. Как–то вертолетчикам дали команду: забрасывать реактор сверху. Вертолеты загружались свинцом, болванками, дробью, и мы начинали все сбрасывать. Болванка летит, проваливает крышу, повреждает стены. В июне нам задают вопрос: а зачем вы это делали? Кто дал команду забрасывать реактор свинцом, период распада которого исчисляется миллионами лет?
…Примерно через неделю нам привезли защиту. Это были тонкие свинцовые листы, которые мы положили на пол и под сиденья. Выдали накопители в виде карандашей, позже мы получили японские накопители в виде таблеток и металлические железки на шнурке. Прилетев из зоны, сдавали их, и нам писали рентгены. О реальной дозе мы понятия не имели, так как накопители надо было ежедневно сдавать на зарядку, а это при нашей работе было невозможно.
Да, честно сказать, мы и не хотели показывать дозу. Шли разговоры, что наша эскадра останется при институте, жить мы будем в Киеве, а базироваться в Борисполе. Но с дозой в 25 оставлять не будут. Потому мы старались ее не показывать.
Среди защитных средств были также респираторы-«лепестки» и противогазы, пользоваться которыми при жаре в 30—35 градусов было практически невозможно. Да и радиообмен нарушался, чего допустить было нельзя. Возвращаясь с АЭС, садились на отдельную площадку. Если был автобус, экипаж уезжал в баню. Это была хоть и палатка, но с горячей водой, паром и березовыми вениками.
Правда, чаще мы возвращались ночью, и тогда хватало сил добраться только до кровати в казарме. Иногда ночевали в вертолете на площадке, зарывшись в чехлы.
Полеты по «рыжему лесу»
В один из дней перед нашим экипажем поставили задачу: провести радиационную разведку с посадками для взятия пробы грунта по «рыжему лесу», на подстанции и дальше — по следу выброса радиации. Вертолет направляли туда, где колесная техника не проходила, а уровень радиации был настолько высок, что дозиметрист просто не выжил бы. Место располагалось метрах в двухстах от АЭС. Как раз сюда попала часть топлива из реактора после взрыва. На борту было два полковника, которые быстро выскакивали из вертолета, брали грунт, и мы опять взлетали. Порой при посадке от сосен до концов лопастей было расстояние в протянутую руку. Требовался расчет, осторожность и плавность, иначе легко можно рухнуть. В кабине было около 45 градусов жары и висела густая пыль, радиация измерялась сотнями рентген. Именно в этом месте лег «хвостик радиационного лепестка». Работали в респираторах, но без защиты. Вот так и «дружили» с радиацией,
Через какое-то время во рту у всех появился металлический привкус. Стало першить и болеть горло. Доктор дал таблетки с йодом, вроде полегчало. Нас отправили сдавать кровь на анализ, после чего велели собираться в госпиталь. Для работ в зоне мы больше не годились.
В это время пришел приказ о выплате нам четырехкратных зарплат. Сначала денег не было, потом пришло разъяснение, что мы в Чернобыле не работали. Через несколько месяцев справедливость восторжествовала, нам все-таки начислили повышенную зарплату Мне причиталось 192 рубля, штурману -160, а борттехнику — 47 рублей, хотя летали и хватали радиацию все вместе. Вот во столько оценили опасную работу и здоровье.
С 1988 года я на пенсии. Изменения в крови, гиперплазия щитовидной железы, стенокардия, камни в почках, инфаркт, после которого мне дали вторую группу инвалидности.
Борьба
за достойное дожитие
А в 1997 году я узнал в своем военкомате, что поскольку у меня нет в личном деле командировочного удостоверения, то в Чернобыле я не был. Почти четыре года искал архив, нашел его в станице Егорлыкской Ростовской области, что в трех часах от Ставрополя. Приехал в часть, в строевом отделе подняли книгу приказов, оказалось, все сохранилось: когда я убыл на ЧАЭС и когда прибыл оттуда.
Сейчас, двадцать лет спустя, можно прямо сказать, что все эти годы были наполнены борьбой чернобыльцев за достойное дожитие. Борьба велась и ведется с чиновниками всех рангов. Все вновь приходившие к власти министры, каждый новый состав Думы так старались «улучшить» закон, так его запутать, что их толкования пришлось распутывать Конституционному и Верховному судам, «чернобыльцы» дошли до Страсбурга, чтобы отстоять свои права.
Ведь вдуматься только: нас сознательно направляли во вредные условия работы, на смерть. Требовалось защитить огромное количество людей ценой жизни других. Сейчас 700 ликвидаторов-инвалидов Ставрополья судятся с государством. Только в прошлом году пленум Верховного суда вынес окончательное решение насчет того, что надо выплачивать суммы возмещения вреда. Очень хочется попросить федеральные власти: оставьте чернобыльский закон в том виде, в каком он был первоначально принят. «Чернобыльцев» осталось не так уж много.
