Душа его не ведала покоя...

Сегодня ставропольскому журналисту, поэту, писателю Игорю Романову исполнилось бы 85 лет.

Свет доброты и таланта

Александр Куприн, председатель правления Ставропольского краевого отделения Союза писателей России.

Впервые с творчеством Игоря Степановича Романова я познакомился в 1977 году. Как раз вышла его книга «Суматошная карусель». Басни, притчи, юморески, «милицейские протоколы» я читал с упоением. А его пародии вызвали во мне прямо-таки бурю восторга. Да, московско-телевизионный поэт-сатирик Александр Иванов хорош, а наш Игорь Романов ничуть не хуже. С чувственной тонкостью, сатирической точностью, с мягкой ироничностью пародирует он неудачные строки собратьев по перу. Да каких собратьев – Виктор Боков, Константин Ваншенкин, Евгений Евтушенко, Борис Примеров, Николай Доризо, Игорь Кобзев, Евгений Винокуров, Марк Лисянский, Владимир Солоухин…

Реально я узнал Романова в 2005 году. Запомнился его авторский вечер в апреле 2008 года. Начал он его необычно - сделал краткий поэтический обзор творчества ставропольских авторов. Он не называл имен, не называл произведений, а просто читал стихи присутствовавших поэтов. И каждый, услышав своё из уст самого Романова, невольно испытывал удовольствие от того, что и его творчество оценено большим мастером художественного слова. Высокой духовностью пронизана гражданская лирика поэта. В ней неустанное стремление автора сохранить в нашей природе, в нашем быту, во всех наших поступках ту самую человеческую красоту и теплоту, которые делают нашу жизнь добрее, светлее и чище:

Принимаю бесценность прогресса,

Разделить восхищенье готов!

Только как же –

Без мудрого леса,

Без веселых

Пчелиных садов?

Должен сказать, что с самой первой нашей встречи и позже, даже при разговорах по телефону, я всегда ощущал, что от Игоря Степановича исходит свет доброты, той самой доброты, которой порою так не хватает нам! И которая, наверное, сама по себе является человеческим талантом, только не каждому он даётся, как и талант литературный. Доброта, бережное отношение к людям всегда и везде были отличительной чертой Игоря Романова. Он это чувствовал, понимал и хранил в себе, стараясь не отступать от своего житейского принципа:

Всю жизнь боюсь кого-нибудь стеснить,
Нечаянно доверчивость обидеть,
Мне горестно печаль на лицах видеть
И хоть невольно в том виновным быть.

Поэт и Человек

Валерий Черкашин, член СП СССР, полковник в отставке, лауреат ряда литературных премий.

Ставрополь много лет назад стал мне родным не только потому, что приютил моё послевоенное детство, спас отрочество, подарил юность: красивую, закаленную – суворовскую. Ещё и потому, что в нем жила моя мама. А ещё потому, что здесь оказался человек, ставший для меня и старшим братом, и другом, и наставником, и учителем. Это – Игорь Степанович Романов.

Опережая и нарушая логику воспоминаний, скажу: жуткая весть о его кончине пришла ко мне намного позже похорон, поэтому он остался для меня живым: моложавым, энергичным, малость ворчливым и переполненным мечтами, планами, заботами о родных, близких и друзьях.

…Мы шли по Ставрополю от железнодорожного вокзала вверх по знаменитому и такому уютному бульвару, по краям закипающему цветением акаций. От счастья, медового аромата, тени солнечных пятен дурашливо покруживалась голова. Мы обсуждали находки и утраты местного писательского мирка, побед и поражений правящей «элиты». Романов куда–то глубоко в себя улыбался одними губами и подтверждал свои оценки чиновникам жесткими, буквально разящими строчками из новых басен и шаржей.

- Как, они тебя до сих пор не загрызли? – восхищался я другом, а он отшучивался:

- Либо не по вкусу я им, либо не по зубам. Терпят.

Потом, чуть подтолкнув локтем, напоминал о традиции:

- Ну, читай…

Молча кивал, просил что-то повторить не торопясь. Потом читал свои новинки. Так начинались и продолжались мои кадетские каникулы, затем отпуска из военного училища и самых отдаленных гарнизонов, тех, что за горизонтом. И всегда Игорь оставался таким, каким запал мне в душу в первую встречу в сентябре 1957 года.

Я не знал, что этот молодой, красивый, чем-то похожий на Маяковского человек – заведующий отделом писем «Молодого ленинца», к тому же фронтовик, догнавший великую войну на подступах к Маньчжурии и давший японцам крепкого пинка.

Заметив меня, застывшего в сомнениях, он как-то по-родному запросто кивнул: заходи, мол. Спросил:

- Что принёс? Стихи? Ну давай их сюда.

Читал, кивал, бормотал, хмурился, но сказал весело и обнадеживающе:

- Знаешь, старичок, стихов у тебя пока не получилось, но «тесто» для них ты замесил добротное…

Вот так просто началась наука стиха, которую поэт и воин осваивал сам и дарил мне и позднее, когда готовил мои первые публикации в «Молодом ленинце» и альманахе «Ставрополье». Помогал составить первую книжицу стихов или поздравлял с публикациями в «Нашем современнике», «Новом мире» или «Юности». Ворчал, конечно, дескать, мог бы и поглубже зачерпнуть тему, и потоньше, но понятнее прописать «мораль». Я понимал моего Романова, доверял безоговорочно и трудился чувствовать, понимать, беспокоиться.

В июле 1991 года мы с ним традиционно поднимались от вокзала к фонтанчику в конце бульвара и продолжали, словно прервали вчера наш бесконечный, казалось, разговор.

— Все бы ничего, - сетовал мой старый друг, — да вот одолевают болячки треклятые, спасу нет…

Он все еще бродил по утрам в лесу, накачивал «радость, злость и бицепсы», в стихах был по-прежнему здрав и могуч, но… «Это, как у боксеров, накопившийся из массы ударов – нокаут», — пояснил мне сосед, военный медик.

А Игорь, перечислив все свои недуги, подтрунивал над собой:

- То каждая в отдельности достает, то скопом навалятся, тогда Елена Николаевна меня медикам передает. Но ведь и в больнице душа покоя не знает…

Верю, не успокоилась она и по сей день; еще много оставалось людей, о коих заботился, за которых дрался, которых слушал, которым улыбался этот прекрасный Поэт и Человек.

Много званых, но мало избранных…

Галина Туз, член Союза российских писателей, член Союзов писателей Москвы и Санкт-Петербурга, член Союза журналистов России, руководитель литературного объединения «Ассонант».

«Много званых, но мало избранных…» - эту библейскую цитату каждый трактует по-своему. Мы, литераторы, понимаем её так: много желающих выразить себя в слове, много считавших себя поэтами и прозаиками, но мало людей литературы, мало тех, кто любит «искусство в себе, а не себя в искусстве». Игорь Степанович Романов был как раз одним из избранных. Он радовался чужим литературным успехам, как своим собственным, удачную строчку какого-нибудь поэта мог с восторгом цитировать каждому, кто был способен её оценить, прощал человеку любые издержки характера, да и многие поступки, если считал его талантливым писателем.

Мы могли с ним случайно встретиться на улице и, как говорится, «зацепиться языками» по поводу прочитанного, по поводу тех открытий в литературе, которые каждый сделал для себя за последнее время. Уже очень больной, с палочкой, но все равно вдохновенно, с горящими глазами, он рассказывал мне в последний раз, стоя на углу улиц Ленина – Краснофлотской, что открыл для себя поэта Виктора Кочеткова, просил найти его стихи в Интернете…

Всю жизнь он возился с литературной молодежью, причем старался не только учить, но и печатать в альманахе «Ставрополье», где долгое время работал ответсекретарем. Он стал моим вторым руководителем литобъединения – после Александра Мосинцева, и первое обсуждение моих стихов случилось именно при Игоре Степановиче. Он сетовал на то, что я в свои 15 сильно подражаю Вознесенскому – где-то у меня в архиве остались карандашные пометки Романова на обсуждаемой подборке. Вероятно, именно тогда меня осенило: да, действительно, важнее всего быть в литературе самим собой. И сподвиг меня на такие размышления именно Игорь Степанович.

С моим отцом, Георгием Шумаровым, они накрепко подружились во времена перестройки. Их сплотило общее мировоззрение, общие взгляды на жизнь. Классические шестидесятники, они оба были ярыми антисталинистами, либералами, «детьми оттепели». Первыми вступили в общество «Апрель» - «Писатели в поддержку перестройки», организовали в Ставрополе новый, «демократический» СП – Союз российских писателей. Частенько выходили на общие «кофепития», потом стали соседями по «дачам» — небольшим участкам земли далеко за городом, где выращивали в свое удовольствие чеснок, ягоды, сажали фруктовые деревья…

Однажды я сказала Игорю Степановичу, что с юности обожаю его «Эпитафию стиляге»: «Хилял по авеню чувак невыносимый, пил клево кальвадос, железно бацал рок…». Игорь Степанович немножко обиделся: «Ну почему все помнят только это?».

Нет-нет, не только это. «Шли круто вверх мои дела - легко, целенаправленно… Но только лестница была не к той стене приставлена…» Я прочла эти стихи случайно, на каком-то обрывке газеты, назывались они «Промахи», и я подумала, что, в принципе, это ведь сказано о каждом из нас. Потом, когда я приглашала Романова выступать к себе в литературное объединение (которое вела уже сама, как будто выполняла миссию, завет моего руководителя лито Игоря Степановича: «Меня учили, и я должен учить»), или на семинар «Новая словесность», или к моим студентам в университет, я всегда приставала к нему: «Лестницу» обязательно прочтите!». Кстати, выступать он никогда не отказывался. Тоже, видно, считал это своей миссией. Шестидесятники, они такие.

Боль, мысль и самоирония «Промахов» — это мое, это то, из чего, собственно, и состоит поэзия.

Поэт всегда видит свое время и свое пространство таким образом, что этот образ без потерь передается тому, кто его умеет воспринять. Поэтому мысль о том, что писатель не умирает, верна по самой своей сути. Он остается, чтобы диктовать нам правильный путь – в жизни, в творчестве, в литературе…

Русский интеллигент

Иван Аксенов, член Союза писателей России, г. Новопавловск.

Когда уходит из жизни человек, подобный Игорю Романову, мир наш становится беднее и бесцветнее.

Раньше одно лишь только сознание того, что он живет на свете, пусть даже далеко от меня, вселяло в меня веру в то, что все не так уж скверно в жизни, как иногда кажется.

Я знал его еще «в те баснословные года», в полуголодные 50-е годы прошлого столетия, когда учился на историко-филологическом факультете Ставропольского педагогического института. Я и мои друзья-студенты были тогда еще зелеными юнцами, только недавно оставившими школьную парту и убогий послевоенный уют родного дома. А Игорь Романов уже был опалён огнём войны – за рулем «студебеккера» исколесил неоглядные просторы Маньчжурии, подвозя военные грузы нашим войскам, громивших японскую Квантунскую армию. Такие люди, как он, были в наших глазах героями, и нам казалось, что они смотрят на нас, как на несмышленых младенцев. Я был первокурсником, когда он учился на втором. Мне и моим друзьям было известно, что он поэт. Мы тоже писали стихи, но соприкасаться с ним как-то нам не приходилось. А потом я уехал по распределению на дальнюю окраину Ставрополья, и только по газетным публикациям и по издаваемым книгам Игоря Романова мог следить за его творчеством.

Подружились мы только в середине 90-х годов. С тех пор между нами завязалась переписка, которая продолжалась до самой его смерти. Его письма я бережно храню и, перечитывая их, словно разговариваю с ним. Мы с женой очень любили получать эти письма и всегда читали их вслух. В них подкупало нас то, что они полны были оптимизма, несмотря на одолевавшие их автора недуги.

Была у него черта, которую я особенно ценю в людях, — умение подшучивать над собой, над своими невзгодами и болезнями, год от года все больше и больше одолевавшими его. Даже тогда, когда он уже с трудом передвигался по квартире, опираясь на костыль, эта самоирония продолжала звучать в его письмах.

Был он настоящим русским интеллигентом, умным, высокообразованным, отзывчивым, всегда готовым прийти на помощь другому. Многим начинающим поэтам помог он почувствовать уверенность в своих силах, твердо стать на ноги.
Он был совершенно лишен самомнения, самолюбования и в других людях терпеть не мог нескромности, хвастливости, убежденности в собственной гениальности, считая это основным признаком самого заурядного графомана.
Он был очень работоспособен. В одном из писем он писал: «Старею быстро. А энергия уходит еще быстрее. Да еще и хвори – прямо в дугу гнут. Однако пишется… Только, погружаясь в омут строки, барахтаешься, дергаешься в поиске, переживаешь, тасуя слова и строки. И отступает вроде бы хандра. Вот только - куда все девать?»
На свой последний творческий вечер в Литературном центре он поехал, по его признанию, в полуобморочном состоянии, с высоким давлением. Мне он с юмором писал, что сам не соображал, что говорил и что читал в таком состоянии, и очень удивился тому, что слушатели оказались довольны его выступлением.
Последняя наша встреча произошла в 2007 году, на праздновании 70-летия краевой писательской организации, но поговорить основательно, как нам хотелось, не удалось: сразу после торжественного заседания он уехал домой, потому что плохо чувствовал себя.
Жаль, что двухтомное собрание его стихов увидело свет уже после его смерти. Представляю, какую радость доставило бы ему это событие, застань оно его в живых. И все-таки это большое дело – почтить память одного из лучших наших поэтов изданием такой солидной книги.

Были, есть и будут такие Романовы

Игорь Бондаренко, участник Великой Отечественной войны, член Союза писателей СССР с 1970 года, член Союза российских писателей с 1991 года, член Союза журналистов СССР с 1963 года.

Я познакомился с Игорем в далекое теперь уже время - в 60-70-е годы прошлого века, мы с Игорем Степановичем встречались по крайней мере два раза в год. Я был ответственным секретарем журнала «Дон», тезка - ответственным секретарем альманаха «Ставрополье». По поручению редколлегии я «курировал», как говорится, Ставропольскую организацию и не только Ставропольскую, но не в этом дело. Сблизились мы «на рабочей почве», а узнав друг друга поближе, стали друзьями и не столько в застолье, сколько по мироощущению, вкусам и по жизни… в целом.

Близость наших биографий – тоже, наверное, сыграла свою роль. Разница некоторая лишь в том, что я воевал в Германии на 2-м Белорусском фронте, а Игорь «поехал» в сорок пятом «на Японию», где хлебнул лиха вдоволь, хотя та война у нас и не такая «знаменитая».

Для тех, кто «не застал» войну, скажу, что «войны мало не бывает»… Моего товарища детства Толю Мисюру (1926 года рождения) взяли в конце сорок третьего в армию, а уже из первого боя он выбыл «вчистую», потерял ногу и стал инвалидом… Кстати, центральный персонаж моего рассказа «Березовый сок» - Мисюра. Все, что там происходит, было со мной, но я взял его фамилию, хотел оставить о нем «память», ведь книга – это своеобразный памятник. Так и с фамилией Романов в «Такой долгой жизни». В этом романе Романов – это человек бесконечно честный, прямой, открытый, о таких говорят «душа нараспашку». Появилась эта фамилия в романе не случайно потому, что были, есть и будут такие Романовы и в жизни, и в литературе. Таким был Игорь Степанович Романов в жизни, потому я и дал своему герою «его» фамилию.

Люди принципиальные, твердые обычно не в чести у власти. У Игоря Степановича наград, кроме боевых, нет. То же могу сказать и о себе. За сорок два года «службы на гражданке» не удостоился и я ни ордена, ни медали.

Еще и у него, и у меня были и есть незаживающие раны – это наши отцы. Отца Игоря Романова арестовали в 1936 году, через четыре года он все же вернулся «до неузнаваемости худой, почерневший, неразговорчивый, особенно в первые несколько месяцев…». Моего отца арестовали в декабре 1937 года, он не вернулся… В 1956 году в числе первых его реабилитировали посмертно… Так что общего у нас с Игорем была не только страна – СССР, но и все её беды, и все её Победы.

В последний раз мы с Игорем сидели в зале Центрального дома литераторов, где проходил учредительный съезд Союза российских писателей. Мыслился он широко, в него вошли не только известные поэты и писатели - Евтушенко, Вознесенский, Борис Васильев, Астафьев, Ахмадулина, Окуджава.., живущие в стране, но и Аксенов, Войнович, Солженицын, Юрий Кублановский «прилетел» из Парижа и выступал на съезде после меня, то есть Союз мыслился как демократическая организация, объединяющая всех русских писателей, независимо от их «места проживания» и «прописки»…

Литераторы, если это настоящий литератор, «товар штучный». У него есть свое лицо, свой почерк, своя тема и свои читатели. И об этом хорошо сказал сам Игорь Романов.

Уходят все-таки поэты,
Не разглядев удел во мгле,
Оставив песню недопетой,
Восславив Разум на Земле.
Любимцы света. И - изгои.
Сыны удачи и - беды,
Увы, равны перед игрою,
Судьбы - обманчивой звезды.
Их приручали и - травили,
Грозя владыческим перстом.
Они всегда опасны были
В своем прозрении святом.
В кромешной тьме стихи поэта
Порой - единственный просвет.
Его боготворят за это,
Когда он истинный поэт.
Кому в слезах и муках тайных
По воле, может быть, Творца
Тропою истин изначальных
Идти по краю
До конца.
И если жизнь планету кружит,
Пускай – щедра и высока -
Поэту памятником служит
Людская память
На века.