«Две боевых медали – и все?»
«Ты на меня похож, значит, живым вернешься», – сказала ему мать по народной примете, напутствуя в 1940-м на проводах в уже воюющую армию. В феврале, в преддверии Дня защитника Отечества, Алексею Егоровичу Барыжикову исполнится 90 лет.
И ведь не дашь столько – он, несмотря на возраст, крепок, и зрение стопроцентное, только правая нога не сгибается. Ранение, полученное на Ленинградском фронте, дало о себе знать в конце 60-х, пришлось делать операцию на колене. С тех пор и передвигается на «Оке», сейчас старенькой, тарахтящей, год назад выработавшей свой ресурс. Недавно, например, ездил по магазинам в поисках минеральной воды в стеклотаре, не признает в пластиковых бутылках: «Это не то, не настоящая какая-то».
«Я буду долго гнать велосипед…»
За всю жизнь не выкурил ни одной сигареты, почти не пил, его детство и юность прошли на чистом воздухе – на хуторе у березовой рощи в Смоленской губернии. Отец пошел в «столыпинский отруб» из крестьянской общины, выделили на семью 20 десятин земли и укос под пастбище. Свои молоко, сметана, мясо – экологически безупречные, сказали бы сегодня; летом лесные грибы-ягоды – земляника, черника, ударенную морозом калину впрок на чердаке дома-пятистенка запасали. Хватало почти до того, как лен ярко-синим зацветал: пряжу на прялках пряли – в том числе и на продажу. Как и выращенные зерно, картофель… По-современному, фермерское хозяйство процветало, лошадей держали могучей орловской породы, рассказывал: бывало, сядешь зимой на рысака, как на печку.
В 30-е, когда комбедовцы, многих из них в округе держали за бузотеров и пьяниц, пришли забирать последнюю лошадь – 15-летний Лешка уже не выдержал, оседлал конягу и рванул подальше от хутора. Пытались догнать, стреляли, обошлось. «Уходи, – угрюмо сказал отец, – что делать, за ними сила». И он уехал в Козельск. Отец тут же продал лошадь в соседний колхоз и справкой об этом расчетливо обзавелся. В очередной визит комсомольским активистам предъявил, те и облизнулись – не на сторону ведь, в колхозе, пусть и не местном, она теперь.
Жить стало тяжко. Он перешел в вечернюю школу и пошел работать. Устроился – сначала учеником, потом полноправным заготовителем сельпо Козельского района. Тогда же и велосипед приобрел – при заготовках без транспорта никуда. Пользуясь дружбой с весовщиком на железнодорожной станции, отправлял бедствующим родным то мешок гречки, то муки, деньгами помогал – зарабатывал неплохо. Непьющий и некурящий, по природе смышленый, предприимчивый и основательный, он выделялся на общем фоне. Начальство интересовалось: почему такой замечательный молодой работник до сих пор не в комсомоле? Он вежливо отнекивался, хотя понимал – надо бы вступить, да и самому уже не хотелось быть изгоем, но опасался: вдруг наружу выйдет, как вел себя в коллективизацию? А времена становились все жестче.
От звонка до звонка
Подал-таки заявление в РКСМ, и тут выяснилось – на месте тех, кто раскулачивал, сидят совсем другие люди, которые о нем и знать позабыли, и в графе «социальное происхождение» уже можно без особого страха писать «из семьи середняка»: политика в отношении этой крестьянской прослойки менялась. Но не без рецидивов: однажды нагрянул на хутор со своей гордостью – велосипедом, а на месте родного пятистенка развалины, у одиноко торчащей русской печи пригорюнились отец и мать. Кто-то из местных карьеристов проявил административную прыть: мол, в славную эпоху построения социализма никаких хуторов и в помине быть не должно! На имеющиеся к тому времени небольшие накопления он без лишнего шума, чтобы не привлекать внимания, купил родителям хату-развалюху на окраине Козельска.
А перед самым призывом в армию 20-летнему Алексею Барыжикову как толковому и перспективному, тогда еще говорили – идеологически зрелому работнику, предложили стать кандидатом в члены ВКП (б). Такими утвердились правила игры и жизни, и он к ним приноравливался, старался проникнуться, чтобы соответствовать. В члены партии приняли уже в морской пехоте – в войсках береговой охраны Балтийского флота. Позднее определили в парторги роты: у него хорошо получалось не казенными словами поднимать боевой дух сослуживцев.
Провоевал от звонка до звонка, дойдя в победном мае со своей 59-й армией до Дрездена, давно отодвинув в сторону личные обиды, как и многие из раскулаченных крестьянских семей, понимая сердцем и умом, что защищают от захватчиков не власть, а нечто значительно большее, объемное и великое – родную страну. В 1945-м наконец вырвался проведать родных на Смоленщине – забыл, как отец с матерью выглядят. Служил тогда уже адъютантом у генерала Ставропольского военного округа, чуть позже войдет в Северо-Кавказский, тот и поспособствовал подчиненному, который успел проявить себя, как везде до этого, дисциплинированным человеком и хорошим организатором, хозяйственная жилка давала о себе знать. Его генералы так и передавали «по наследству» со словами: бери, не пожалеешь…
После радости встречи в Козельске, разговоров за полночь помянул вместе с родителями и сестрами сводных братьев Федора, кавалера двух орденов Славы – погиб под Сталинградом, и Петра, полег под Орлом (всего в семье было девять детей, в том числе от первой жены отца). А через быстро промелькнувшую неделю отпуска, провожая на вокзале, Егор Корнеевич с горечью главы семейства сказал ему на прощание:
– Прости, как и прежде, я ничем не могу тебе помочь – совсем нищие мы…
В глазах у него стояли слезы. Таким он Алексею Егоровичу и запомнился навсегда – умер на следующий год. А еще у него в памяти от того отпуска остались слова, вскользь брошенные Нелидой Абрамовной: у сына родственницы несколько медалей, погиб, правда, а у тебя всего лишь две: «За боевые заслуги» и «За отвагу»… Это было время, когда награды, меряя ими доблести возвращающихся фронтовиков, соседи ревниво пересчитывали, а ей очень хотелось им гордиться еще больше. Он только и смог произнести: «Знали бы вы, мама, что такое Синявинские болота…». В тех местах, кстати, он и был ранен.
Просто повезло…
И ведь никто его на Балтфлот не загонял, наоборот, во время призыва усиленно агитировали идти в артиллеристы, а он уперся: в моде тогда были летчики и моряки. И Алексей Егорович вполне мог остаться в топях под Синявино среди тысяч безымянных на сегодня, до сих пор, к нашему общему стыду, не перезахороненных наших солдат, такие ожесточенные, кровопролитные там шли бои. Или поймать пулю и орден на грудь, что было тогда почти тождественно, когда его из минометчиков (вели бой за километр-два от передовой) перевели в автоматчики, без которых не обходилась ни одна атака, зачастую чреватая гибелью. Тогда он, уже достаточно повидавший, сказал себе: «Ну, теперь, кажется, точно все…». Год-то шел 1943-й, до салюта Победы было еще далеко.
Сейчас он размышляет, вспоминая: а что было бы, как сложилась его судьба, если бы вдруг их бригаду береговой охраны, а не моряков с кораблей, вмерзших в лед, первыми пустили на неласковый снег Финского залива? Не подготовив наступление как следует, спохватились лишь, когда бессмысленно, бездарно положили кучу народу – у него по сей день картина перед глазами: белая пороша усыпана черными бушлатами. Тогда лишь и провели перед атакой артподготовку, организовали поддержку с воздуха, и только потом дали три зеленых ракеты морской пехоте. Или взять такой случай: выполнив задание командира, возвращался в часть и задержался на минутку у службы оповещения – девушки были хорошенькие, а они ему: и не иди туда, там ужас что творится, вашего комбата убило, уже отдан приказ – отводить части с передовой…
В биографии каждого фронтовика найдется масса историй, когда избежали смерти именно потому, что просто повезло. Нередко благодаря сослуживцам, недаром ветераны Великой Отечественной
9 Мая обязательно произносят, не чокаясь, первый тост – за тех, кто не дожил. Уж эту рюмку Алексей Егорович всегда выпивает до дна.
А жизнь — продолжается
Однажды очередной генерал Ставропольского военного округа сказал: у тебя военный стаж полит-работника, а сейчас объявили набор в академию – давай, иди учись, в перспективе дивизия, а там, глядишь, и повыше, у тебя получится.
– Нет, я бы лучше в интенданты, и опыт имею – до войны был заготовителем сельпо, – ответил Барыжиков.
– Да ты что, мы же их жучим, как собак нерезаных! – удивился генерал, но препятствовать не стал.
Годичные офицерские курсы интендантов окончил с отличием, при распределении сказали: выбирай любой город, кроме Москвы. Поехал служить начпродом сначала в Батайск, затем назначили начальником военторга в Австрию, потом в Венгрию – уже с женой, красавицей Ангелиной. Сослуживцы с мужской завистью шептали: «И как тебе удалось такую охмурить?». А он сам себе удивлялся. Познакомились, когда она была еще студенткой Ставропольского пединститута, поженились – уже преподавала немецкий язык в средней школе № 12.
Когда уволился из армии, вернулись в столицу края, работал по той же стезе – старшим товароведом Мясорыбторга, Росбакалеи. Подрастали, мужая, два сына, жизнь, несмотря на перемены в стране, к которым отнесся с пониманием, хотя и неоднозначно, шла своим чередом. И вдруг тяжело заболел младший – Юрий. Умер в 45. Это подкосило Ангелину – болеет уже который год: несправедливо, когда дети уходят раньше родителей… Одна радость осталась – дочь сына, любимая внучка Алечка.
Звонила недавно из Москвы, предупредила: «Дед, жди – приеду на 90-летие!». Чтобы заранее готовились к шуму-гаму в опустевшей квартире. Вот и живут теперь ожиданием встречи и памятью. Ветеранской пенсии вполне хватает, единственная озабоченность у Алексея Егоровича – здоровье жены, с которой прожили больше 60 лет. И машину поменять бы, тарахтит старая «Ока»…
А еще он часто вспоминает вкус березового сока из рощи у родного когда-то хутора на Смоленщине: тот, что иногда продают в магазинах, совсем не то.
Наталья ИЛЬНИЦКАЯ.
Фото Владимира КРИВОШЕЯ.
