Две сестры

С этой очень пожилой женщиной мы познакомились случайно и по-киношному: в лифте застряли. Пока разобрались в обгоревших кнопках, познакомились. Мария Александровна, к сестре приехала из Италии. С вполне конкретной целью – забрать ее к себе: «Мы не виделись с войны лет пятьдесят. Я приезжала несколько раз, как только мы нашлись и как только стало можно». Мы несколько раз встречались на лавочке во дворе, разговаривали: в дом не приглашали – слишком тяжело жила теряющая память сестра Валентина Александровна. Мария пыталась хоть как-то наладить ей быт. От помощи упорно отказывалась: «Мы слишком долго не могли друг другу помочь. Теперь это мой христианский долг».

Война

Развела сестер война. Они обе как раз та страница, которую с большой неохотой вспоминают в России: сестры были угнаны на работы в Германию в 1942 году из Гомеля.

В Гомель погодки Валя и Маша приехали к бабушке из Минска в середине июня 41-го. Маше 13 лет, Валечке – 11. Каникулы, бабушка живет своим двором, почти как в селе: коровка, речка – красота!

А через неделю началась война. Бомбить начали сразу же, с первого часа войны, но Гомель, видимо, не представлял для немцев особого стратегического интереса. А может, они знали, что никуда этот пыльный городишко не денется и сосредоточились на бомбежке столицы Белоруссии. Мама так же, как и все, твердо уверенная, что война продлится два месяца, уехала на станцию. Еще можно было уехать куда-то на поезде. Хоть и подавали в основном товарняки, ответственная мама девочек втиснулась в вагон, едущий в горящую столицу: надо приводить в порядок бухгалтерию. Через час пути поезд разбомбили, и сестры видели, как мертвую маму увезли на подводе.

Оккупация

Год жили, как в аду: начался голод, в город вошли немцы, облавы, людей убивали прямо на улицах. Кажется, все спокойно и на рынке можно делать «менку», как тут же народ разбегался по мертвым развалинам: облава! Немцы не церемонились: расстреливали людей, выстраивая их вдоль стен зданий. Не каждого десятого или там пятого – всех! Страх стал основным спутником жизни. Жила маленькая семья на окраине города, и как часто бабушка запирала наглухо двери и окна, заставляла внучек закрывать уши подушками: мимо их дома бесконечно шаркали ногами, тянулись вереницы людей. Лай собак, гортанные команды не давали сомнений: это на расстрел вели евреев.
Горе казалось нескончаемым: однажды немцы вывесили объявления, а вездесущие полицаи донесли до каждого: молодежи собраться на главной площади. «Поедут в Европу! Это ж честь какая – наша белорусская молодежь станет германской!» Удостоиться такой сомнительной чести решались немногие. Попадались те, кто совсем уж никакими способами не мог спрятаться от облавы. Бабушка старательно прятала внучек: то «тиф» у них начался, да такой, что даже полицаи боялись зайти в хату: девочек остригли наголо, лицо намазали соком бурака… Жарко топили печь, и сунувшие нос в хату немцы быстренько убирались, увидев блестящие от пота лица и испуганные глаза, выглядывающие из-под дерюжки с печи. Сестры постарались забыть свои дни рождения, тем более что документов-то в общем не было: все они остались в Минске, дома. Боялись, что их, черноглазых, посчитают еврейками: тогда верная смерть. Как часто плакали они, вспоминая счастливое детство в столице, родителей, отца-летчика… Тогда они не знали, что отец, летчик Александр Арутюнов погиб в первые же часы войны: немцы разбомбили аэродром, и отец не сумел поднять самолет, сгорел вместе с ним.

Неволя

В 43-м их все-таки загнали на площадь, и, как ни причитала бабушка, как ни валялась в ногах у коменданта станции, Маша и Валентина были загнаны в «телячий» вагон. Дверь задвинули, замки загрохотали и в маленькую щелочку они в последний раз увидели свою старенькую бабушку, лежащую в пыли. Ее застрелили, чтоб не мешала белорусской молодежи становиться немецкой.
Ехали долго. Останавливались в Дахау, пережидали, когда фашисты выгрузят несколько вагонов. Стояли два дня, голодные, без воды и хоть каких-то «удобств». Добрались до Германии и с ходу попали в концлагерь Дора-Миттельбау, близ города Конштейн. Тут и познали все мыслимые и немыслимые унижения плена. Молоденьких девчат отправили в шахты: проворные детские пальцы, по замыслу фашистов, должны были пригодиться в производстве «секретного» оружия, которое впоследствии так и не было создано. Когда девушки стали слепнуть от темноты и холода, немцы нашли способ, как их заменить на других с выгодой для себя. Девчат просто продали в рабство близлежащим хозяйствам бауэров (крестьян). Те охотно приняли новых работников: практически за бесценок – труд бесплатный, хоть бей, хоть убей…
К этому времени сестры уже потеряли друг друга: из последних сил старались быть вместе, но разве это возможно в неволе? Так Мария оказалась на крестьянской ферме, а Валентина осталась в шахтах завода.
Мария Александровна до сих пор содрогается: «Как мы жили! Спали на соломе, голодные, вечно уставшие. Моя подруга пыталась стащить еду у свиней, и за это ее снова отправили в лагерь, предварительно страшно избив кнутом. Крик ее был слышен, казалось, на всю округу… Нас кормили баландой, хлебом пополам с травой или опилками. Я скучала по Вале, но никаких сведений о ней у меня не было и быть не могло. Изредка доходили до нас слухи, что Красная Армия наступает. Но и это не радовало: мы уже знали о массовых казнях заключенных и маршах смерти. Это когда их перегоняли из одного лагеря в другой и по пути уничтожали самых слабых. Жуть».

Любовь и жизнь

В этом аду пришла и первая любовь. Он был высокий, невероятно худой и сероглазый принц из Италии – такой же заключенный за какие-то провинности солдат. Мария смеется: «До сих пор не признается, что же совершил такого, чтобы в концлагерь попасть? Думаю, он просто не знал, что винтовка стреляет… Трусишка – итальянский солдатик». «Солдатик» приметил изможденную девушку и стал оказывать ей знаки внимания. То кусочек настоящего хлеба положит в укромном месте, то яблоко – запрещенные для заключенных продукты. Однажды отогнал огромную свинью, бросившуюся на девчонок, тащивших мешки с кормом. Встреча с этим животным уже стоила отгрызенных пальцев одной невольнице…
Когда загрохотало буквально рядом, все замерли: немцы поменялись ролями с пленниками, стали лучше кормить и на ежедневных часовых стояниях на «апеле» (проверке) вдруг заговорили о том, что они хорошо заботились о несчастных девушках. Скоро будет еще лучше. «Еще лучше» стало буквально через день: часть девушек увезли в местный солдатский бордель. Фронт рядом, солдатам уже все равно было – проиграют они войну или выиграют. Пили безбожно, требовали развлечений. Марию эта ужасная участь миновала: уж больно непривлекательной казалась почти лысая и тощая русская девушка.
И наконец итальянец посмел приблизиться к обожаемой «девочке Марии»: он осмелел и пришел в свинарник, где девушки прятались от хозяев. Бомбили теперь часто, и никто особо не соблюдал режим. «Я когда узнала, что его Марио зовут, поняла, что это судьба, – смеется синьора Мария. – Маленький, худой, некрасивый и неуклюжий, он так старался мне помочь… В марте 45-го, рискуя жизнью, украл для меня старое одеяло и теплые вязаные штаны. Чтоб согреть хоть немного. Под этим одеялом мы и зачали нашего первенца. После освобождения встал вопрос: куда нам теперь? Я притворилась немой, мычала что-то и не отходила от Марио ни на шаг. А он оказался неробкого десятка: все что-то покупал-продавал своим же. То сигареты обменяет на хлеб, то платок мне принесет. Заботился… Так и прожила почти три месяца одна среди толпы растерянных людей: все из разных стран. В основном были венгры, поляки и русские.
Мы остались в союзнической оккупационной зоне. И уже пошли слухи, что те, кто вернется в СССР, непременно попадут в лагерь в Сибири: выходило по всему, что мы добровольно уехали в Германию! До сих пор не пойму, почему так… Однажды издали видела Валентину, сестричку свою: она шла с девушками в строю, с чемоданом. Значит, ехала домой! А нас еще не отпускали никуда… Утром, в июне, меня вызвали в какую-то управу лагерную и там оказался Марио! Меня спросили: хочу ли я быть его женой? Конечно – уже был виден живот, беременность почти пять месяцев. И все: нас отпустили!

Италия

Мы добрались в Италию, к его родне. Не скажу, что там мне были рады. Но свекровь встала на защиту сыночка: раз он решил, значит, так надо. Принялась нас усиленно откармливать, хотя и там был страшный голод: ели то, что выращивали, и то, что удавалось добыть на охоте старшим братьям… Деревня стояла высоко в горах, на севере страны. Зато мафия не слишком свирепствовала. Мне, как женщине, было предписано больше молчать. Так я и выучила итальянский язык: всех слушаю молча, говорю только с мужем.
Через год мы перебрались в Милан: там можно было найти работу. Родились дети: старший в ноябре 45-го. Потом еще трое. И сейчас все живы, внуки у меня, правнуки и даже праправнуки. Наша семья владеет небольшой фирмой: занимаемся одеждой. Сами вяжем свитера, платья, недорогую одежду для небогатых итальянцев и туристов. Дела идут себе… А прошлая жизнь все больше кажется сном…
В 72-м получила первые сведения о сестре: разыскивала ее с самого конца войны. Да, она попала в Сибирь. Там родила в лагере мальчика (отца не знаю). Жила в Ставрополе как раз с семидесятых годов. Но приехать в Россию я смогла только лет двадцать назад: проще стало и помогали мне итальянские власти соединиться с сестрой… Сейчас хочу ее забрать к себе. Она одна совсем. Сына похоронила давно, сама очень страдает от старческих болезней, с памятью катастрофа. Мои дети готовы взять нас обеих под свою опеку. Так и доживем вместе… Жизнь длинная у нас оказалась. Мне 85 лет, Валентине – 83. Я обеспечена, Марио жив и относительно здоров. Не пропадем! Мы должны пожить в свое удовольствие хоть эти немногие отпущенные нам годы…»

Послесловие:

Она, Мария, написала мне в сети! Мы даже переписывались какое-то время. Валентину забрала к себе. Никому не позволяет за ней ухаживать: все сама. Помогают буквально все: бабушек любят так, что дед Марио ревнует. Квартиру в Ставрополе решили не продавать: дети хотят поехать в Россию, будет где остановиться. Прислала фото: «Валя отказалась, не любит фотографироваться. Марио тоже стеснялся, но я уговорила. Вот такие мы красивые…»