Эльвира и ее детство

Я в гостях у Эльвиры Григорьевны Красновой. Она удивила меня еще, когда дверь открывала. Прямая, балетная спина, красивая прическа, элегантный наряд. Ей 84... Хотела бы я так в такие-то годы. Эльвира Григорьевна везде: красивая квартира, все безумно красиво, накидочки, салфеточки, кружавочки... Посуда блестит в шкафу натертыми боками. Не уверена, что если доживу, то смогу так содержать свой дом. А она может. А голос! Как она говорит. Все понятно, по делу, внимательно слушает вопросы. И о детстве рассказывает, хотя голос иной раз и срывается...

«Мой отец военный. Был... До войны мы сменили много гарнизонов, городов: ну каждый год переезды! И накануне войны нас переводят в Грузию. Мама и трое девочек. Как ей было трудно! Язык знает плохо, пойти на рынок и что-то купить не может: дети остаются в гарнизоне, а она пытается добыть еду. Объясниться с грузинами не может, иной раз до слез. И знаете, я помню первый день войны. Мама включила радио, черная такая тарелка, и остолбенела: выступал Молотов. Потом Левитан. Папа уже одевался и уехал в часть. Оттуда сразу на фронт. Он был химиком, знал все о газах, а наше военное командование боялось, что немцы их применят. Папа был очень хороший химик, поэтому был все время то на одном, то на другом фронте. Иногда, если было по пути, заезжал на несколько часов домой, на минутку, на час... Обнимал нас, какую-то еду привозил... Ее было катастрофически мало, грузины, у которых раньше покупали хлеб, тоже голодали. Все шло для фронта, все для победы.

Жили мы у черной тарелки радио: все ждали новостей. Наши все отступали и отступали... Мы, дети, иной раз в угол забивались от страха, казалось, что немец где-то рядом. Сидели и плакали, ждали папу. А он все время на передовой...»

От такой полуголодной, полной опасностей жизни, от бесконечных переездов папа слег. Тяжелобольного его направили в Ставрополь. Он смог забрать нас к себе. Говорил, край сельскохозяйственный, с едой будет полегче. Ехали с тревогой и чувством опасности.

«Приехали в разрушенный город. Отступая, фашисты сожгли и взорвали все, что могли. Нас встретили руины, безлюдье и холод. Дорог нет, слякоть, голод. Тот же самый голод... Нашли угол для жилья, маленькую квартирку в общем дворе на улице Пушкина, внизу, почти у церкви. Там и жили, соседи попались хорошие: помогали всем, чем могли. И с ребятами, такими же голодными, как мы, быстро подружились. Жили дружно, у нас порой двери не закрывались. Зиму пережили трудно.

Тут же я пошла в первый класс. Добираться было трудно: кое-где сохранилась брусчатка, а так еще можно было доехать на «такси» – тележке, ехавшей в нужную нам, детям, сторону. Оно так громыхало, это такси, что слышно было издали. Железные обода, что вы хотите!

Родители работали на восстановлении города. Отстроили третью школу, там учились мальчики. Потом первую – для девочек. Уставали ужасно, но работали. А мы, малышня, стайкой ходили по улицам, играли, искали еду. И нашли! Знаете угол улиц Ленина и Пушкина? Там был небольшой маслобойный заводик? Ну так вот мы, ребятня, становились под окнами завода и в определенный час открывалось окно, высовывалась женщина и кидала нам жмых. Это отжимки от подсолнечника. И мы хватали его, делили... Я обязательно несла кусочек маме, и ничего вкуснее жмыха тогда не было! Знаете, сейчас каких только деликатесов нет! А я помню тот жмых, и он казался мне самым вкусным, что есть на свете.

Учились мы, девочки, хорошо. Помню, как однажды в класс буквально ворвалась директриса: «Все вон из школы! Уходите подальше!» Оказывается, под школой, в подвалах, обнаружили склад немецких боеприпасов. Разминировали долго. Представляю, что испытали жители соседних домов. Рвануло бы так, что снесло бы всех.

А еще нас подкармливала церковь! Нас, детей, собиралось много, особенно на Пасху. Священники давали нам по ложке риса с изюмом. И можно было снова встать в очередь, и тогда мы могли получить вторую ложку вкуснятины.

И вот закончилась война! Мы так устали от сообщений по радио, от крика соседок, потерявших на войне мужа или сына, мы так устали от голода... Был момент, когда мы замерли, думали, что это?.. И вдруг все вокруг буквально взорвалось ликованием! Люди вышли из домов, обнимались, целовались и плакали. Кто-то от горя... Ведь сын никогда не переступит порог своего дома, муж не обнимет жену. Молодой инвалид не вернет руку или ногу. Или зрение. А некоторые семьи лишились и отцов, и братьев. Горе... И счастье: все, конец войне! Что творилось в городе: там люди пели, там танцевали! Зеленая листва, молодая, как новая жизнь, каштаны зацвели... Конечно, это незабываемо.

В городе были немцы. Да, были... Это пленные восстанавливали разрушенное. И мне нужно было бежать в школу мимо них. Их расположили в центральном парке, за решетками. Когда люди шли мимо, они тянули из-за решетки худые руки, просили хлеба. Мы, дети, старались пробежать мимо. А люди, пострадавшие от них, голодавшие сами, отламывали от своей еды кусочки и несли им! Большим поделиться не могли. Сила нашего народа велика. Но и милосердие тоже великое. Их, немцев, частями вывозили куда-то, наверное, на родину, в Германию. В 50-м году всех увезли.

Ну а дальше жизнь покатилась. Голод отступал, заработали кинотеатры, парки, летние эстрады. В 1953 году я окончила школу, поступила в пединститут. Пять лет училась на преподавателя истории и русского языка. Уехала работать в Калининград.

Но заболел отец. Мама вызвала меня домой, и я тут и осталась. Работала в краевом культпросвет-
училище. Многие выдающиеся деятели культуры края и страны – мои ученики... Но это уже совсем другая история. История счастливой жизни с любящим мужем, с походами в театр, с поездками в Москву. Это моя жизнь. А детство? А его не было. С тем и живу.