«ЭТО ОЧЕНЬ НЕПРИЯТНО, КОГДА В ТЕБЯ СТРЕЛЯЮТ…»

Наши родственники – тетя Аня, дядя Саша и их сын Юра, инвалид детства первой группы, так и не пожелали, несмотря на длительные уговоры в течение нескольких лет, покинуть Грозный. Уже и дом им присмотрели в пригороде Ставрополя, и с ценой вроде договорились. Нет, и все! Прижились после войны. Той еще, Великой Отечественной, в которой дядя Саша воевал с самого первого дня после окончания Качинского летного училища, встретив Победу в чине полковника. Им там нравилось.

В эти дни ровно 13 лет назад мы уже сходили с ума, не зная, что с ними. Не признаваясь друг другу: ничего хорошего ждать не стоит. И тем не менее с надеждой приникали к телевизору, но на экране шли и шли фронтовые сводки-репортажи…

И тут телеграмма: встречайте в Минводах! Первый официальный поезд с беженцами из Чечни подали на последний путь, чтобы не нервировать народ на перроне. Было чем. Грязные, пропахшие сырыми подвалами, худые, с черными лицами и впадинами глаз, они прибыли из другого мира. Им совали апельсины, они просили колбасы. По вагону метался чеченский подросток: «Я тоже хочу, чтобы меня искали… Тетя, возьмите меня!». Кому до него было дело?!

Дяди Саши в поезде не оказалось. Его, уже обессиленного, за две недели до этого вывезли на БТР случайно заскочившие в подвал солдаты, когда тетя Аня выбралась за водой. Нашли его месяц спустя в госпитале в Назрани. Через год он умер. А мы еще три года после этого судились с родным государством, чтобы получить компенсацию за квартиру в разрушенном бомбами доме в ночь на Новый, 1995 год…

Сегодня мы беседуем о том времени, и не только, с владельцем и издателем грозненской газеты «Чеченское общество» Тимуром Алиевым.

– Когда началась бомбежка Грозного, сколько вам было лет, где находились, как восприняли вы, ваши родные, окружение начало войны? Как спасались?

– В 1994 году я был уже достаточно взрослым человеком – 21-летним студентом 5-го курса Грозненского нефтяного института и одновременно инженером. Но при всей своей вроде бы «взрослости» думал: «Война была в 40-х, а мы – поколение, которое живет и будет жить в мирное время. А весь этот сумбур перемен как-то устаканится». Так казалось, впрочем, не только мне. Хотя уже летом можно было догадаться: что-то случится. Грозненский клуб «Терек» сняли с первенства первой лиги по футболу, перестал ходить поезд «Грозный - Москва», на севере Чечни обнаружилась вдруг эпидемия холеры, а на военных сборах в вузе специалист из Генштаба вооруженных сил ЧРИ говорил усмехающимся и не верящим ему слушателям о том, что в случае «агрессии против республики Россия станет развертывать фронт на северном направлении». Но когда ночью 26 ноября грозненцы проснулись от канонады, а наутро узнали, что колонна российских танков пыталась захватить центр столицы и была разбита, то это стало потрясением. Помню, как я пытался найти работающую УЗИ-диагностику для матери – у нее от всего этого закололо сердце, но так и не смог. Медработники брали отпуска и на всякий случай на время уезжали из республики.

Я был оптимистом – верил в то, что все-таки войны не будет, а Новый год мы встретим всем трудовым коллективом, как и планировалось. Но в середине декабря далекая артканонада из навязчивого ночного шума превратилась в реальный авианалет – первая бомба попала в гостиницу «Чайка» на набережной Сунжи. С какого-то времени все жители нашей улицы предпочли проводить ночи в подвале одного из соседних домов. В один вечер наш дом обстреляли из миномета – не знаю уж по какой причине. В новостях по телевизору говорили, что это был минометный удар по площади «Минутка», находящейся от нас в паре километров.

Вообще, это очень неприятно, когда в тебя стреляют из миномета. Мина при полете издает характерный свистящий звук. Но определить, куда она упадет, по этому свисту невозможно. Так и случилось. Мины «свистели-свистели» над нашей крышей, а потом одна из них разорвалась во дворе. Мать ударилась в панику и спряталась под стол. Я же, наоборот, успокоился, сказав: «Снаряд дважды в одну воронку не падает». Но в ближайшие полчаса эта поговорка оказалось посрамленной. Третья мина влетела в комнату через окно и разбила шкаф. Никто, правда, не пострадал, но после этого случая мы ночевали только в подвале.

Там же мы провели и новогоднюю ночь. Канонада началась еще засветло и прекратилась только с рассветом. Мы жили достаточно далеко от центра, чтобы не опасаться этого боя. Но после 1 января стало ясно – это война ничем не отличается от тех, про которые мы читали в книгах. И люди стали покидать свои дома. Мы выехали из Грозного в село 8 января. Воды и света в нашем районе к тому времени не было уже несколько дней, газ еще поступал, а война шла на расстоянии нескольких автобусных остановок от нашего дома.

Бабушка осталась дома - ни в какую не соглашалась бросить его. Я тоже хотел остаться. Но с матерью нужно было кому-то ехать - пришлось мне. В селе было спокойно. Создавались из молодежи отряды самообороны – защищать село. Некоторые убегали в город – на войну. Но из моих знакомых таких было немного.

В один из дней в январе я приезжал домой. Ночевать было уже опасно – участившиеся ночные бомбардировки вынуждали спускаться в подвал. Все (вместе было не так страшно) ночевали в двухэтажке рядом с нашим домом, там, в основном, были русские и армяне. Не было газа – во дворе разводили огонь. Кто-то уже начал приспосабливать буржуйки (тогда это еще было в новинку, не то, что позже и даже сейчас). Я привез бабушке воды и уехал с твердым намерением вернуться, а потом уехать куда подальше. В селе жизни толком не было. Хотя мы были и не чужие, но все равно: в один дом набилось столько беженцев-родственников, что ночевали буквально вповалку. Элементарно было неудобно перед хозяевами.

Но вернулся я в Грозный, когда фронт уже приближался к «Минутке». Проезжать через Черноречье было опасно. Дорогу по дамбе из Заводского района в районе нефтяных заводов было видно как на ладони, и орудия прицельно били по машинам. Мы проехали низом. Людей на улицах видно не было. Дом нас встретил пустотой. Были выбиты стекла и пробита крыша. И нас не встречала бабушка. Накануне снаряд попал в соседнее здание, осколками зацепило ее и соседского мальчика (Саша его звали, кажется). У него был день рождения. Она хотела сделать праздничный обед, развела огонь, поставила кастрюлю с тефтелями – мясо я привозил до этого. Снаряд задел обоих – ее и мальчика. Бабушка истекла кровью за несколько минут…

– В том, что развязывание войны на Северном Кавказе было огромной, непростительной ошибкой Ельцина, которую он и сам признал в своем прощальном слове с телеэкрана, сомнений нет. Это была попытка решить, по сути, локальную проблему экстраординарным способом. Расхлебываем до сих пор, и еще не одному поколению это придется делать в итоге, достаточно открыть ленту новостей… Но если вспомнить, на Ставрополье, в частности, живет много вынужденных переселенцев начала 90-х, покинувших республику до войны из-за давления со стороны местных жителей и страха потерять не только жилье, иногда и жизнь. Один из живущих сейчас в Туркменском районе, к примеру, рассказывал, что был 286-м по счету на пропускном пункте у станицы Наурской еще в 1992 году. Того накала страстей, что обычно присутствует в Интернете при обсуждении этого острого вопроса, конечно, не было, за исключением сугубо криминальных в чистом виде историй, все нередко зависело от человеческих взаимоотношений. Моих родственников из разрушенного Грозного в конце января 1995-го, например, помог вывезти как раз чеченец – сосед по подъезду. И все же слов из песни не выкинешь... Что это было, на ваш взгляд? Своего рода «разгул свободы и демократии» в виде сепаратизма, ответ на депортацию в 1944 году? Но простые люди при чем? Тем более что сталинские репрессии в иной обертке коснулись и целого ряда русских семей тоже... Был ли предопределен вообще конфликт на Северном Кавказе?

– Я не вижу в случившемся изначально политического подтекста. На мой взгляд, это был криминал в чистом виде, вызванный в первую очередь экономическими, и только потом политическими причинами. Уже на старте 90-х произошло резкое расслоение общества на богатых и бедных, массовый приток в Грозный сельского, не очень образованного населения, повышение уровня безработицы. Плюс ослабление репрессивного аппарата из-за новых малопрофессиональных кадров…

Вопрос этот обширный, коротко на него не ответишь, только новые вопросы поднимутся. Недавно правозащитный Центр «Демос» выпустил книгу «Чечня. Жизнь на войне». Там есть небольшая глава, написанная мной. Она называется «Исход русско-язычного населения из Чечни». Конечно, это не хроникальное повествование и не документальное свидетельство, а всего лишь мой комментарий на данную тему. На все вопросы он тоже не ответит, но надеюсь, что-то кому-то объяснит.

– Разговорились как-то в чате с сотрудницей Грозненского отделения Сбербанка, говорит: «Мы так хотим, чтобы «русские чеченцы» вернулись в республику, потому что они нас понимают…» 1995 год, наверное, имела в виду? Возвращение, разумеется, утопия после всего – Буденновска, похищений людей ради выкупа, примеров в крае – тьма, и прочего. Хотя, знаю, что русские из Грозного действительно иначе – доброжелательнее, что ли, относятся к чеченцам, родившись там или прожив бок о бок не один десяток лет. В сравнении с Центральной Россией, к примеру. Что думаете по этому поводу, как ощущаете отношение в различных регионах и в той же Москве к себе, где часто бываете, как к чеченцу?

– Возможно, я общаюсь не с теми людьми, но не помню ни одного случая, когда бы меня, как чеченца, что-то задело в отношении лично ко мне за пределами республики. Чаще спрашивают и довольно участливо: ну как там у вас, не страшно, все еще стреляют? В то же время в Интернете я иногда сталкиваюсь с противоположным по значению мнением: типа, правильно вас убивают и прочее.

Думаю, тут все просто: нет между людьми ненависти от рождения, она появляется от недостаточной осведомленности. Чем лучше мы узнаем друг друга, чем больше мы хотим этого, тем дружелюбнее друг к другу мы становимся.

– Сегодня, как ни крути, Северный Кавказ вроде подводной лодки, с которой большинству из нас – русским, чеченцам, кабардинцам, карачаевцам и так далее - никуда не деться. Надо как-то учиться жить вместе, несмотря ни на что. На ваш взгляд, что надо делать федеральной, региональным властям, самим людям, чтобы окончательно переломить ситуацию на юге России?

– Я – сторонник гражданской нации, как это ни банально сегодня звучит. Чтобы не было конфликтов в нашем полиэтничном обществе, у людей должна быть наднациональная идентичность, которую я вижу в гражданственности. Иного пути нет. Ведь мы, помимо всего, еще и многоконфессиональное общество. А гражданская нация – это такой инструмент, который поможет и консолидировать его, и сохранить его этническую мультикультурность.

Другой вопрос – как добиться того, чтобы мы действительно захотели и смогли стать этой самой гражданской нацией? Как достичь того, чтобы мы ощутили себя не русскими и чеченцами, не армянами и тувинцами, а вначале гражданами России, а уж потом принадлежащими к тому или иному этносу? Думаю все же, что не через пропагандистскую мантру «Россия – самая Великая страна в мире, а мы, соответственно, – граждане Великой страны». Вообще, легко чувствовать себя суперменом, внезапно ощутив миллион в кармане, сложнее остаться при этом просто человеком. Нужно сделать так, чтобы в нашем государстве всем жилось хорошо и привольно. И тогда человек сам захочет называться гражданином такой страны.

– Столица республики, судя по «картинке» в телевизоре, очень изменилась. Это действительно так? Как думаете, будет дано «добро» на проведение домашних матчей футбольной команде «Терек» на стадионе Грозного? Пока приходилось слышать лишь пессимистические прогнозы…

– Чтобы оценить масштабы изменений, думаю, нужно быть как раз сторонним наблюдателем, а не местным жителем. Для меня восстановление кажется непрерывным, но не самым качественным процессом. То меня не устраивает вид проезжих улиц – двухэтажные торговые комплексы в стиле а-ля Хасавюрт, то внезапное отсутствие воды в кране. Мой скептицизм усиливает то обстоятельство, что я помню прежний Грозный, и новый город сравниваю с ним. Но до того состояния мы пока еще не добрались. Зато люди, приезжавшие в Грозный, например, год назад и увидевшие его сейчас, ходят с раскрытым ртом. Надеюсь, если они приедут еще через год, то будут продолжать поражаться.

И я, естественно, как футбольный болельщик со стажем и как бывший игрок одной из детских команд «Терека», очень хотел бы, чтобы команда в новом сезоне начала играть домашние матчи в Грозном. Я крайне негативно отношусь к любым массовым мероприятиям, как митинги и демонстрации, например. Но на игры «Терека» я бы ходил обязательно. Равно как ходил бы на премьеры спектаклей в Грозненском театре после окончания его восстановления, не будучи ни в малейшей степени театралом… Сам стадион сейчас интенсивно достраивается – видел это собственными глазами, но окончательное решение зависит от генеральных директоров футбольных команд премьер-лиги. Судя же по публикациям в прессе, в этих людях стереотипы об опасной для жизни Чечне сидят очень прочно, и ехать в Грозный они попросту побаиваются. А это означает, скорее всего, что решение ими будет принято не в пользу Грозного. Но я искренне надеюсь, что ошибаюсь.

Нина ГОЛОВИНА.