Герман БЕЛИКОВ. «Дни безвластия»
21 января 1943 года считается Днем освобождения уже Ставрополя от гитлеровцев, которому 12 января того же года вернули решением Верховного Совета РСФСР его исконное имя.
Между тем в самом Ставрополе, кроме небольших обозных и других частей, никого еще не было. Лишь на третий-четвертый день появились представители власти с милицией и прочими ее атрибутами. И в городе, как это было в момент бегства властей и захвата города немецкими войсками, начался великий грабеж. В большинстве своем оборванные и голодные граждане вчера еще оккупированного фашистами города тащили все, что попадалось под руку. А это спирт в брошенных цистернах железнодорожного вокзала, окаменевшая соль в вагонах, которую рвали пехотными «лимонками» и гранатами, не вывезенные в Германию бочки со сливочным и постным маслом. Тащили из еще не полностью сгоревших железнодорожных пакгаузов солдатскую обувь, немецкое обмундирование, а то и брошенное стрелковое оружие, мало ли для чего…
Из-под развалин швейной фабрики на проспекте Сталина вытаскивали рулоны шерстяной и хлопчатобумажной материи. Не брезговали мотками ниток, швейными машинками и сохранившейся мебелью. Кстати, и автор этой книги, тогда десятилетний пацан, притащил домой с той же фабрики шкуру медведя, долго заменявшую в доме ковер.
С пивзавода катили бочки с пивом, тащили бидоны с дрожжами, мешки с ржаным зерном и еще бог знает с чем. То же было и на ликероводочном заводе на Форштадте, и на винокуренном заводе у бывшей Ярмарочной площади. Мельзаводы города — взорванный бывший «гулиевский» и полусгоревшей «анпетковский», что вблизи вокзала, как и «изральевский» у Андреевской церкви, напоминали людские муравейники со сновавшими мешочниками, окутанными мучной пылью.
Помимо магазинов, в том числе местных предпринимателей, немецких ресторанов, борделей, грабили склады заводов и фабрик, как правило, взорванных частично. Грабили сотни брошенных машин, чуть ли не со всей Европы, зачастую с немецким барахлом, а то и вооружением и боеприпасами. Тащили все подряд с химкомбината, противочумной станции и прочих медицинских, учебных и культурных учреждений. Правда, больше всего людей притягивали обычная жратва и возможность хоть как-то приодеться.
Наша мальчишеская «дворня» облюбовала частично сгоревшие склады интендантства на Комсомольской горке. Отсюда таскали немецкие трехцветные фонарики, круглые коробки с разнообразными железными шипами для ботинок и сапог. Немецкие тесаки, побывавшие в огне, со сгоревшими деревянными ручками шли нарасхват, как и уцелевшие ракетницы, немецкие пряжки для солдатских ремней с надписью «Готт мит унс».
Не оставалась незамеченной прочая трофейная мелочь: шитые золотом немецкие погоны, разные по форме и рисунку нашивки, зажигалки, красивые немецкие открытки к Рождеству, цветные карандаши и акварели, не говоря уже о губных гармошках…
В небольших сарайных складах сожженной и взорванной типографии на Главном проспекте оставались груды тетрадей, блокнотов, пачки бумаги, золотая и серебряная тончайшая фольга для печатных тиснений, которые растаскивали все кому не лень. Перед своим уходом немцы во дворе типографии рвали зарядами рулоны типографской бумаги, отчего в небо взлетали лишь бумажные хлопья.
Весь двор типографии и часть улицы были покрыты слоем немецких листовок на русском языке, предлагавших нашим солдатам сдаваться в плен доблестной армии фюрера. Мы мешками таскали эти листовки домой для разжигания печей и устройства во дворе нашего дома костров для обогрева, мороз-то стоял под 30 градусов. Кстати, вскоре появившиеся у сгоревшей типографии люди в штатском очень даже одобрили наше начинание, но потребовали сдать весь нами собранный шрифт, разбросанный повсюду.
Жаль было, конечно: из него легко было отливать разных форм кастеты, заливать в альчики, делать отливки для игры в «пожара».
Вся эта охота за брошенным барахлом закончилась уже скоро. Появившиеся наконец власти начали отбирать многое из награбленного. 26 января того 43 года взамен бывшей до оккупации газеты «Орджоникидзевская правда» появилась «Ставропольская правда» с очень грозным приказом: «… В пятидневный срок сдать по принадлежности все незаконно приобретенное или временно укрывавшееся от немецких оккупантов государственное, колхозное и прочее имущество: хлеб, скот, инструменты, оборудование, мебель и т.д., а также личное имущество эвакуированных граждан.
В трехдневный срок сдать органам НКВД и милиции огнестрельное оружие и боеприпасы. Сдать в отделение Госбанка всю иностранную валюту.
Лица, виновные в нарушении настоящего постановления, будут предаваться суду военного трибунала…»
Под публикацией постановления стояла подпись председателя горисполкома товарища
А. Попова.
Часть награбленного и в первую очередь подобранное оружие были сданы. Но все остальное или надежно пряталось, или просто уничтожалось, чтобы не «засветиться» перед новой грозной властью. Грозной и решительной не для фашистов, мы-то видели, как они драпали из Ставрополя, а для нас. Здесь-то они были беспощадны… Особенно к «пособникам оккупантов»…
Пособники оккупантов
«Предателями и пособниками» оккупантов советская судебная система считала всех так или иначе «контактировавших» с немецкими военными и гражданскими службами, как и службами из гражданских лиц. Но одно дело палач, губивший невинных людей, другое — человек, открывший при немцах парикмахерскую. Да, первые получали расстрел, вторые стандартную «десятку», во многих случаях тот же расстрел, растянутый на годы. Первых, как правило, было ничтожно мало. Вторых, если и дворников считать «пособниками», — бесчисленное количество. В составе частей 346-й стрелковой дивизии, освободивших Ставрополь от гитлеровцев, был писатель Анатолий Калинин. Об увиденных им в городе зверствах оккупантов, как обо всем Северном Кавказе, он написал, а в 1981 году издал книгу «Две тетради». Описывая гестаповские казематы в Ставрополе, он, в частности, писал: «… Стены камер были исписаны надписями: «Здесь погибла семья Чертковых — В. М., А. И., В. И. (мать, сын, дочь).
«В этой камере находилось 42 человека, приговоренных к смерти (далее подписи)»; «Столбик из четырех фамилий — Васильченко М. И., Исаенко М. И., Федоров Б. И., Яковлева — расстреляны 18.01.42 г.»
Писатель Калинин обнаружил и «автограф» Кривохатского, первого бургомистра города, расстрелянного немцами. Как писал позже по этому поводу краевед и журналист оккупационной газеты «Утро Кавказа» Леонид Николаевич Польский, Кривохатский, чувствуя бегство гитлеровцев и желая реабилитировать себя, устроил с несколькими полицейскими что-то вроде партизанского акта по предотвращению разрушения города, но был схвачен гестапо и расстрелян.
Маститый писатель Анатолий Калинин в своей книге «Две тетради» дал описание камер гестапо: «… Узкие тюремные коридоры с низкими дверцами «одиночек» — каменный пол, каменный потолок, каменные стены, бетонированная скамейка — ложа арестанта… Здесь же пять каменных ящиков, узких, как гроб, в полметра шириной, в полтора метра высотой. В ящике можно было быть только скорчившись. Над головой в сетке электрическая лампа в 500 свечей. Втолкнув арестованного в ящик, гитлеровцы включали свет, и раскаленная лампа жгла ему мозг…» (Калинин А. Две тетради. М., Советский писатель. 1981. С. 2, 35, 41, 51)
Правда, писатель не уточнил, кто устроил эти камеры и кто находился в них до прихода сюда гитлеровцев.
Между тем газета «Ставропольская правда» уже в первом экстренном выпуске требовала: «Соблюдать строгий революционный порядок, зорко охранять советскую собственность и всемерно содействовать органам власти в восстановлении нормальной жизни…» (Газета «Ставропольская правда» от 25 января 1943 г.)
В «Ставропольской правде» конца января и в последующие месяцы много публиковалось различных приказов, указов, решений и пр. Так, в газете от 21 февраля 43 года сообщалось: «Учитывая необходимость заготовки деловой древесины и дров для восстановления и обеспечения нормальной работы промышленных предприятий, учреждений, больниц и пр. в г. Ставрополе, с 25 февраля сего года мобилизуются сроком на один месяц все мужчины города с 16 до 50 лет».
Так горожане, уже подзабывшие различную советскую «принудиловку», вновь почувствовали себя гражданами самой «свободной» страны.
Появился и новый советский термин той принудиловки — «трудповинность».
Но это были лишь «цветочки», ибо «ягодками» стали начавшиеся аресты и многочисленные закрытые и открытые суды над «пособниками оккупантов». Именно тогда в Ставрополе и по краю начали вновь создаваться «истребительные отряды». В газете «Вечерний Ставрополь» 2005 года под № 142 была помещена статья бывшего работника НКВД о созданных тогда в крае «истребительных отрядах», которые «боролись с предателями и их пособниками, не жалея сил».
Опубликованная статья называлась: «Не месть, а возмездие», в чем усомнился краевед В. А. Ивановский. В № 146 той же газеты он опубликовал свой материал «Инструмент диктатуры»: «Люди в условиях «нового порядка» гитлеровцев, — писал он, — спасая свои семьи от голода, были вынуждены работать. Всех их причислили к «пособникам оккупантов», отправляя в лагеря. Более суровая участь ждала тех, кто работал на военных объектах, кто возглавлял работающие при немцах предприятия и пр.
Само название «истребительные отряды» говорило об их карательном назначении, а не о судебном разбирательстве… »
Между тем в официальных документах середины 1944 года сообщалось, что «истребительными отрядами» было задержано 6064 диверсантов, шпионов, бандитов и пособников оккупантов. (ГАНИКС. Ф. 1. Оп. 2. Д. 817. С. 117-118)
Некогда известный журналист Л. Н. Польский по этому поводу писал: «В Ставрополе сразу после его освобождения по заранее составленным спискам начались аресты. «Особисты» полевых частей хватали всех без разбора. Так как факельщики успели сжечь здание НКВД, то арестованными и подозреваемыми набили дом в два этажа на проспекте Октябрьской революции рядом с кинотеатром «Гигант» (сам аппарат НКВД разместился в старом здании НКВД по ул. Дзержинского в бывшей гостинице Пахалова и в бывшем доме купцов Стасенковых на той же улице, где сейчас УВД Ленинского района Ставрополя. — Г. Б.).
К высшей мере были приговорены не только ряд действительно палачей, запятнавших себя кровью невинных людей, но и директор типографии Г. Я. Морозов, промкомбината «Прогресс» П. А. Метакс, швейной фабрики Л. Ф. Короченко, текстилькомбината Солодилин, электростанции Васюков, завода «Металлист» Меняйленко, селекционной станции Портаев, хлебокомбината Эммух, диктор радиовещания Яровский и др.
Арестовали и продержали 10 лет в лагере талантливого агронома Сохранова за работу в КрайЗО. Посадили на тот же срок юношу-студента Колю Лучника за невинную краеведческую заметку об истории кафедрального Казанского собора. Взяли и приговорили к расстрелу офицера-инвалида за то, что он, не имя средств к существованию, написал несколько заметок для агрономического бюллетеня. Группу людей на Подгорной (Хатукаева и др.) обвинили в связи с гестапо, в выдаче немцам советских патриотов. Их били, пытали, издевались над ними и после суда отправили в Норильск». (Тимофеев Н. С. Война и судьбы. С. 130)
Между тем в «Ставропольской правде» начали постоянно публиковать материалы о судебных процессах над «изменниками» и «пособниками» разных рангов. К особо «преступным» относились журналисты. Так, в газете «Ставропольская правда» от 2 июня 1943 года за № 114 под заголовком «Продажная тварь» сообщалось о предателе Степане Макаровиче Грушкове, публиковавшем «лживые, гнойно-клеветнические материалы о «кулацких» мятежах 1933 года в подлой газетенке «Утро Кавказа»…»
Действительно, Грушков писал о невиданном голоде 1933 года на Кубани и Ставрополье и о восстаниях доведенных до отчаяния людей. Писал он и о порочных методах ведения сельского хозяйства в колхозах и совхозах, бесправии колхозников и терроре «народной» власти к ним…
«Самый справедливый суд в мире, — писала газета, — приговорил изменника к высшей мере наказания — расстрелу».
Тамара Гавриловна Покровская, работавшая при немцах в Кавказском ансамбле песни и пляски молодежи во главе с Я. Т. Колесниковым, по своему желанию в полном составе укатившем в Германию, была также приговорена к расстрелу (приговор заменили стандартными 10 годами. — Г. Б.).
В руки «правосудия» попал и К. А. Беляцкий, известный педагог, возглавивший в городской управе народное образование. Благодаря ему вновь открылись начальные школы, где учителя-патриоты боролись с онемечиванием детей, боролись за русский язык и сохранение национальной многовековой культуры нашего Отечества.
После десяти лет лагерей Беляцкий, все же живой, вернулся домой. Жившая вблизи Дина Михайловна Усатенко, тогда девчушка, позже вспоминала: «Помню тот день, когда мы, дети, спрятавшись в кустах на меже между нашими усадьбами, смотрели на встречу прибывшего из тюрьмы отца Лерки и Вовки и их матери Анны Кирилловны. Смотрели на страшно худого и скрюченного человека, будто вернувшегося с другой планеты. То было утро, голубое и свежее, и мы видим, как муж Анны Кирилловны сел на траву у своего дома, а к нему с двух сторон прижались его выросшие сыновья. Смотрят друг на друга и не могут наглядеться. У сыновей радость так и брызжет из глаз, а отец смотрит на них, будто вглядываясь в десятилетнюю давность времени…
Сколько же тогда было сломано, исковеркано судеб? Кто об этом вспоминает сегодня?» (Архив автора.)
И далее та же Д. М. Усатенко в письме к автору этой книги вспоминала: «Отчимом нашего отца был старик Шелехов, который ходил при немцах на молебны в Успенскую церковь, где священник о. Николай (Польский. — Г. Б.) во время устроенного им Крестного хода, собравшего тысячи людей, ругал советскую власть. Когда пришли наши, старика Шелехова выслали в Казахстан, куда вскоре поехала и его жена. Там был страшный голод, и она умерла от голода. Хоронить ее у Шелехова не было сил. Умершую женщину казахи вынесли в пески, где ее съели шакалы». (Архив автора.)
Сегодня, видимо, кроме сына Бориса Леонидовича Годзевича, доцента госуниверситета Ставрополя, некому вспомнить о его отце, некогда известном молодом радиоинженере Леониде Иосифовиче. Он не бросил своих людей, работавших на телеграфно-телефонной связи края, когда гитлеровцы захватили город. Именно благодаря ему связисты спасли группу наших военнопленных, переодев их в штатскую одежду и «рассредоточив» по своим знакомым. Именно он организовал в оккупированном городе прослушивание передач из Москвы, в том числе сообщений Совинформбюро. Благодаря ему было спасено много ценнейшего телеграфно-телефонного оборудования, что позволило быстро восстановить связь после изгнания гитлеровцев из города и края. Но это не спасло инженера от стандартного десятилетнего срока как «предателя»… (Архив автора.)
Продолжение следует.
