Герман Беликов: Ставрополь в моей жизни
Продолжение.
Заканчивался военный 1941 год. Для нас, учащихся, самым запоминающимся событием стали проводы нашего директора школы на фронт. Мимо самой школы весь год в сторону железнодорожного вокзала проходили сформированные воинские части. И вот однажды во главе кавалерийский части, поравнявшейся с нашей школой, мы увидели всеми нами любимого директора - Петра Григорьевича Токарева. Он был в полушубке, перетянутом ремнями, увешанный оружием. Петр Григорьевич развернул коня и въехал в наш школьный двор. Что тут было! Буквально вся школа высыпала во двор, всюду возгласы, радостные крики, улыбки и откуда-то взявшиеся живые цветы. Старшеклассники оттеснили нас, мелюзгу, от директора, который им что-то говорил. Кавалерийская часть уже скрылась за углом школы, а директора всё не отпускали. Наконец он развернул коня и отправился вслед за товарищами.
К этому следует добавить, что Петр Григорьевич вернулся с той войны со множеством наград и незаживающими ранами. Наша школа тогда лежала в развалинах от попавшей в нее большой фугасной бомбы 3 августа 1942 года. Сами же бывшие ученики, как и педагоги, кто погиб на той войне, кто разбрелся по училищам, заводам и фабрикам. Жизнь не стояла на месте…
Окончание второго класса пришлось на 1942 год. Где-то шла война, а для всей нашей шпаны большого углового дома начались каникулы. Вместо обязательного прочтения за лето целого списка книг, мы с утра до вечера гоняли футбольный мяч, играли в «чижика» и «дучку», «жестку» и «пожара», «стеночку» и другие полузапретные игры. Вечерами на старых бревнах в конце двора уже с девчонками играли в «испорченный телефон», «фантики» или, заполнив тот же двор, в «гуси-лебеди», жмурки, прятки… Когда кончался день и вспыхивали огни в окнах наших квартир, вновь усаживались на старые бревна, чтобы послушать жуткие истории. Лучшей рассказчицей была Люся Кармановская, в дальнейшем ставшая учителем литературы в СШ № 14. А когда в городе была введена светомаскировка и темень охватывала наш двор, те байки воспринимались на полном серьезе. И мы, драчуны и забияки, забыв обо всем на свете, прижавшись друг к другу, жадно слушали о мертвецах, выбиравшихся ночами из своих склепов, или не менее кровавых пришельцах с чужих планет…
Между тем из огромных репродукторов, что висели на проспекте Сталина у нашего дома, постоянно слышались не менее страшные байки о врагах советской власти – диверсантах, шпионах, вредителях, которые пробираются в наш мирный город, чтобы убивать нас, взрывать наши дома, сжигать заводы и фабрики. Все это привело к тому, что мы стали играть в разведчиков, выискивая на улицах, в парках и скверах этих самых «бандитов». И, выследив, со всеми предосторожностями долго преследовали их, пока последние не обращались к милиционерам с жалобами на нас…
В канун войны вышла книга Аркадия Гайдара, бывшего командира карательного отряда Красной Армии, чекиста и по совместительству детского писателя, - «Тимур и его команда». Но как бы там ни было, книга эта изменила всю нашу жизнь. Теперь мы собирались в чердачной часовне уже как «тимуровцы», намечая, какой бабуле помочь вынести мусор, чем помочь открываемым госпиталям, и прочие добрые дела, записывая все в дневник, который прятали в тайнике часовни. Всем отрядом решили записаться в парашютисты, которые совершали тренировочные прыжки на тросовом парашюте с колокольни бывшего уже разрушенного Казанского собора на «кафедралке». Так мы именовали Комсомольскую горку, где некогда и стоял старый кафедральный собор. Нам все же разрешили присутствовать при прыжках на первой площадке колокольни. Не удовлетворенные этим, поднимались по деревянной шаткой лестнице до самой толстенной корабельной цепи, тянущейся в самый купол колокольни. Отсюда открывалась панорама не только всего города, но и его дальних окрестностей и далее вплоть до заснеженных Кавказских гор с величественным Эльбрусом.
От самого вызолоченного креста на «царь-звоннице», как старики именовали колокольню, наклонно к земле шел «громоотвод» - толстенный молниеотводный провод. Отец рассказывал, что еще до революции он в споре на ящик местного «мартовского» пива на руках спустился по тому тросу к подножию Казанского кафедрального собора. Да и не он один. Рассказывал и про сам Казанский собор, об его внутреннем убранстве и огромном подземелье под ним, где были захоронены многие известные священники и наиболее уважаемые горожане. Из его слов узнал, что собор разбирали по камешку заключенные местных тюрем, возводя из его камня огромное здание НКВД на углу улиц Ворошилова (сегодня Октябрьской революции) и Первомайской (улица Дзержинского).
Затем власти принялись за саму колокольню. Начали с вызолоченного креста на ее «чешуйчатом» куполе. В тот предвоенный день с «кафедралки» убрали всех посторонних. Наша мальчишеская ватага смотрела за всем происходившим с крыши нашего дома. Зрелище было захватывающим, когда два смельчака на головокружительной высоте, обвязав себя веревками, сначала выбили снизу, а затем и сверху концы толстенных цепей креста. И те со звоном упали вниз, цепляясь за декоративные каменные уступы колокольни. Затем верхолазы с помощью верёвок стали раскачивать, видимо, уже подпиленный крест. И тот вскоре, высекая снопы искр, обрушился на каменное подножие колокольни.
Вскоре там оказалось еще четыре малых креста, сброшенных с башенок первого этажа колокольни. На этом «царь-звонницу» товарищи оставили в покое. Говорили, в ней собирались устроить музей октябрьского переворота 1917 года...
Между тем война входила в нашу тыловую жизнь: в городе открывались все новые госпитали, увеличивалось число беженцев из захваченных фашистами городов и сел. В нашем доме обосновалось сразу несколько таких семей, в том числе еврейские с двумя девочками. Их всех потом немцы расстреляли.
На «кафедралке» было устроено большое деревянное бомбоубежище с толстенными бревнами сверху, которые затем перекрыли горой земли (как позже узнал, в том бомбоубежище пару раз отсиживался при налетах наших «кукурузников» командующий 1-й танковой армией гитлеровцев, в дальнейшем - генерал-фельдмаршал Эвальд фон Клейс.
В начале бульвара построили еще одно, уже из камня и железобетона, газобомбоубежище, как говорили в нашем доме, для местной власти. Всюду устраивались так называемые «щели» - узкие в рост человек траншеи, открытые сверху. В городе все чаще звучали сирены учебных воздушных тревог и гудки, в том числе бывшей Гулиевой мельницы. Тогда все из нашего дома должны были спускаться в сырые и холодные подвалы, где устраивались примитивные лежаки. На крыше дома были организованы два противопожарных поста с ящиками песка, бочками воды, ведрами и клещами для захвата вражеских «зажигалок». По улицам проходили колонны санитаров с носилками и красными крестами на рукавах или косынках. Ходили в противогазах, с колясками противохимической защиты. Устраивались всякие митинги и шествия с портретами вождей, знаменами и транспарантами. Для нас весь этот калейдоскоп событий был занимательной игрой, когда наш тимуровский отряд пристраивался к какой-либо колонне и маршировал под музыку оркестров или в такт уже забытых речевок.
Приближался август 1942 года, ставший для нас страшным рубежом между детством и взрослением. Ибо то, что пришлось пережить нам с начала бомбардировки немецкими самолетами города и в последующие месяцы оккупации, так и в послеоккупационный период, было слишком жестоким испытанием. Военные события буквально врезались в детскую память и оставили неизгладимый след в душе на всю последующую жизнь.
(Продолжение следует.)
Фото из личного архива
Г.А. Беликова.
