Герман Беликов. «Оккупация»
Глава V. ХОЛОДНЫЙ ЯНВАРЬ 43-го
Вчерашний главный редактор оккупационной газеты «Утро Кавказа» Б.Н. Ширяев в неопубликованной повести «Пролог» по этому поводу писал: «...Мысль об уходе с немцами мелькала у многих, но немногие решались даже временно покинуть свои насиженные места.
— Во-первых, возьмут ли нас с собой немцы? А если и возьмут, то не припечет ли их: например, отрежут дорогу на Ростов, так не до нас будет! (Так оно и случилось. - Г.Б.)... Нет, уж лучше дома переживем как-нибудь.
Крыша над головой есть, полтонны дровишек запасли, пуд муки...
А репрессии? Что ж, раньше, что ли, их не было? Кружил «черный ворон» по городу, выхватывал себе работу, а я вот уцелел! Ну, снова покружит и, конечно, еще многих подцепит в когти, но меня-то, меня... Что я - как служил при советской власти бухгалтером, так и при немцах... Враг я при этом своему народу или советской власти? Я человек им нужный, специалист... Пронесет как-нибудь, а ехать куда-то... Куда? На какую жизнь?» (Ширяев Б.Н. Пролог, С. 150).
Между тем, как писал мне сотрудник газеты «Утро Кавказа» Леонид Николаевич Польский: «...Остававшиеся еще в городе сотрудники редакции газеты «Утро Кавказа», по примеру работников городской управы, таких, как начальник отдела здравоохранения М. Шульц, начальник одного из отделений русской полиции Овсянников, бывший бургомистр С.Н. Меркулов и др., решили забрать лучших лошадей управы и отправиться в «отступ», держа путь на Ейск, где перебраться по льду Азовского моря к Таганрогу и там присоединиться к мощному потоку беженцев. С ними был и бывший преподаватель пединститута Кудинов, который, со слов Л.Н. Польского, взял из краеведческого музея картины Айвазовского «Черное море», Верещагина «Дервиши», Письменского «Крым», Боткина « Полевые цветы», Васнецова «Сумерки» и др. А также большую коллекцию серебряных, золотых и платиновых монет, дореволюционные ордена, дорогое кавказское холодное оружие...» (Тимофеев Н.С. Война и судьбы. С. 139).
Сам Леонид Николаевич Польский покинул Ставрополь в числе последних. «Меня вывезли на машине из Ставрополя, — писал он мне, - два немецких офицера, считая меня важным осведомительным источником... Мы проехали Осетинскую поляну и через станицы Рождественскую, Каменнобродскую, Баклановскую ночью добрались до станции Кавказской. Затем уже через Тихорецкую и ст. Старлеушковскую вышли к Дону, где по наплавному мосту несколько часов переправлялась шедшая в сторону Сальска немецкая бронетанковая дивизия. К вечеру добрались до Ростова-на-Дону, где я оторвался от офицеров. Далее дорога моя лежала в Симферополь, где осела наша редакция и где мы начали издавать газету «Казачий клинок» (Тимофеев Н.С. Война и судьбы. С. 132).
О тех, кто ушел из Ставрополя с немцами, еще пойдет разговор. Все они стали предателями. Часть из них навсегда ушла в неизвестность, другие объявились на Западе и в США, третьи - отсидели свои сроки и даже вернулись в Ставрополь. К последним относился и Виталий Барышников, организовавший при немцах в городе «джаз-банд». Вместе с коллегами-музыкантами они добрались до Одессы, где работали в симфоническом оркестре одесской оперы. Потом пути их разошлись. Виталий добрался до Праги, которую сначала захватили власовцы, а затем советские войска. Попал в фильтрационный лагерь, а оттуда прямиком в Сибирь. Виртуозно играя на рояле, флейте и саксофоне, он попал в один из лагерных джазов. Исколесил всю Сибирь вместе с лагерным оркестром известного всей советской стране композитора и дирижера Цфасмана, ставшего «врагом народа», игравшим для многочисленного лагерного начальства. (Архив автора.)
Между тем с отступлением из Ставрополя гитлеровцы начали его планомерное разрушение, одновременно «зачищая» от заключенных лагеря и тюрьмы, жестоко карая всех, кто пытался помешать им.
Варвары
Гитлеровцы, отступая из Ставрополя, хотели превратить его в пепелище. Первым запылало здание бывшей совпартшколы в начале улицы Советской — бывшая Александровская женская гимназия. Здесь у немцев располагались штабные службы. Пожар начался за несколько дней до их ухода из города. При этом штабники делали вид, что произошло это не по их вине. Спешно выносили папки с документами, стулья, столы и даже железные кровати, на которые тогда же складывали выносимые булки белого хлеба и круги сыра, колбасы… Именно это навсегда сохранилось в моей детской памяти в тот день, когда с отцом случайно оказались здесь.
Этим пожаром, возможно, немцы хотели вызвать реакцию жителей города, которые ничего, кроме любопытства, не проявили. И тогда уже «зондеркоманды» поджигателей и подрывников принялись безбоязненно за свою грязную работу. Сегодня трудно установить, в какой очередности взлетали на воздух или сгорали здания города. Наиболее ярко запомнилась картина поджога и взрыва типографии, некогда возведенной предпринимателем Тимофеевым на углу бывшего Николаевского проспекта и Варваринской улицы (сегодня - пр. К. Маркса и ул. Р. Люксембург. — Г. Б.). Сначала раздался мощный взрыв, разрушивший здание, в том числе его уникальный фасад, отделанный зеленой голландской кафельной плиткой с огромными «корабельными» зеркальными стеклами окон. Затем гитлеровцы стали бросать термитные шашки на печатные и прочие типографские станки, которые тут же плавились, стекая огненными ручьями на ребристый железный пол.
Между тем порывы ледяного ветра бросали пламя, по улице на наш дом. Огонь буквально лизал оконные проемы, пытаясь забраться внутрь.
Наши родители и все жители дома, в том числе наша разновозрастная шпана, таскали из единственного водяного крана во дворе воду, которой заливали образовавшиеся очаги огня. Одновременно из самих квартир в тот же двор поспешно выносили все самое ценное, отчего образовалась целая гора из узлов с разным тряпьем, стульев, табуреток, железных корыт, кастрюль и прочей домашней утвари, заносимой снежной порошей. Не было тогда у людей ни ковров, ни шуб, ни хрусталя. Но вот остаться без рубашки или ватника, керосинки или тех же паяных-перепаяных кастрюль было бы слишком большой утратой. Но огонь от нашего старого дома с деревянными перекрытиями и такими же лестничными маршами все же отступил…
Забравшись на крышу своего дома, мы, мальчишки, видели, как огромной свечой горела восьмая школа, где у немцев еще вчера был госпиталь. Горели пакгаузы уже взорванного железнодорожного вокзала и депо. Тяжелый взрыв волной прошелся по-над городом: то подорвали хорошо просматриваемую бывшую «гулиевскую» мельницу. На воздух взлетела часть третьей школы, как и ремесленного училища у уже взорванной Нижней бани по Таманской (сегодня - Г. Голенева. — Г. Б.)...
Взрывы зданий превратились чуть ли не в канонаду, не утихавшую до самой ночи 20 января. Были взорваны или сожжены практически все малые и большие промышленные предприятия, больницы, школы и высшие учебные заведения. Огонь превратил в пепелище центральный почтамт, расположенное напротив здание НКВД, которое к тому же и взорвали; здание Осовиахима на Типографской улице (сегодня - Р. Люксембург); летний театр в Первомайской роще и театр драмы им. Ленина (бывший театр М. Пахалова в Воронцовской роще и бывший «Пассаж». — Г. Б.) и многие другие здания города. При этом гитлеровцы не тронули все пять ими открытых православных церквей — Св. Андрея Первозванного, Успения Пресвятой Богородицы, во имя Казанской Божией Матери, во имя Честного и Животворящего Креста Христова (Крестовоздвиженскую) и, наконец, Преображения Господня…
Между тем благодаря патриотически настроенной молодежи и части населения города удалось спасти немало городских строений. Так, группа подростков из нижней части города во главе с 17-летним Володей Косиновым по инициативе бывшего смотрителя краеведческого музея Дмитрия Ивановича Козьменко спасла само здание музея от поджигателей. Как потом удалось установить, Володя Косинов, Яша Годицкий, Анатолий Трапезников и Сергей Слюсаренко, вооруженные трофейным оружием, вечером 20 января оказались у здания музея, куда подъехал тяжелый, на гусеничном ходу, мотоцикл с тремя поджигателями. Сбив с дверей замок, последние вошли в фойе музея с канистрами, как позже оказалось, с соляркой. Ребята проследовали за ними. Немцы поднялись на второй этаж и вошли в отдел природы.
Подростки, казалось, бесшумно проскользнули в противоположный зал с художественными экспонатами. Но через минуту немцы швырнули туда гранату, закатившуюся под тяжелый резной буфет, разлетевшийся в щепки. Сами ребята не пострадали, услышав вслед за взрывом топот сапог по лестнице, а затем шум отъезжающего мотоцикла. В зале природы оказались те самые канистры с соляркой, которые они вынесли наружу, а их содержимое слили в канаву. Вскоре стемнело, немцы не появлялись, и ребята отправились домой, рассказав о произошедшем Козьменко и другим жильцам дома. (Архив автора.)
На этом мальчишеский подвиг в тот вечер не окончился. Подростки отправились к Чапаевскому мосту, по которому на север отходили уже последние немецкие военные машины. Мост охранял взвод немецких солдат, обнаруживших подростков. Завязался бой, в котором два немца были ранены, а трое ребят убиты.
Свидетель этого события Людмила Дмитриевна Олейникова, и сегодня проживающая на Чапаевке, вспоминает: «Вскоре после начавшейся у Чапаевского моста перестрелки в мой дом немцы притащили двух раненых немцев. У одного взрывом гранаты был разорван живот, второго ранило в голову. Немцы знали, что я медсестра, и заставили промыть им раны и перевязать их. Затем перетащили их в машину и повезли куда-то на север. Тогда же в мой дом немцы пригнали двух схваченных подростков, которые напали на немцев. Те просили пить, но немцы не давали. Били их, требуя сказать, сколько их еще. Потом пригнали уже взрослого, которого мальчишки, видимо, знали, называя дядей Петей.
Продолжение следует
