Герман Беликов. «Оккупация»
Между тем «десятку» получили и два патриота города, организовавшие подпольную молодежную группу по написанию и распространению антифашистских листовок. Одна из них и сегодня хранится в госархиве новейшей истории Ставрополя. Но с приходом в Ставрополь наших товарищей руководителей подпольной группы Петра Митрофановича Петриевского и Наполеона Брониславовича Василевского арестовали как «агентов гестапо». (Архив автора.)
Одна из тех листовок была опубликована в газете «Утро Кавказа», о чем позже писал сам редактор этой газеты Борис Ширяев: «… В один из первых дней нового, 1943 года я получил от шефа газеты смятый листок из ученической тетради, с разборчивым, но корявым и с орфографическими ошибками, без знаков препинания, кроме точек, текстом. То был призыв к жителям города бороться с фашистами, помогать Красной армии и т.п. Под текстом стояла и подпись — Подпольный городской комитет ВКП (б).
Шеф газеты предложил дать текст листовки в газету, но не типографским набором, а факсимиле. Этим, как он выразился, мы продемонстрирум не только безграмотность авторов листовки, их, так сказать, уровень образованности, но главное — нашу уверенность в победе.
Листовка была опубликована в газете «Утро Кавказа» с подзаголовком — «Ловля дураков». Мол, на дураков все это рассчитано… (ГАНИСК. Ф. 6806. Оп. 1. Д. 41. С. 33; ГАСК. ФР. 1059. Оп. 1. Д. 24)
Как бы там ни было, но жители города и прочих мест края, куда поступала газета, получили информацию о наличии подполья в Ворошиловске и уже сами могли решать, кто дурак, а кто нет…
Между тем местное НКВД посчитало, что авторы листовок, попавшие к ним в казематы, не просто «валяют дурака», прикидываясь советскими патриотами, а самые что ни есть гестаповские агенты. А потому принялись активно выбивать из них нужные признания… Так возникло дело под № 17701.
Дело это, как потом писал журналист Олег Шаповалов в газете «Комсомольская правда» в № 138 за 1991 год под названием «Подозреваются все», было «шито белыми нитками». Но зачем было судить молодых патриотов?
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно ознакомиться с тысячами тысяч прочих дел того кровавого комиссариата, касающихся не только невинных, но и героических личностей, ставших «врагами народа».
К этому следует добавить еще об одном постулате большевиков, о чем писал в газете «Ставропольская правда» 25 декабря 1993 года журналист Г. Заливалов.
«Мой отец, — писал он, — работал с 1946 года журналистом в «Ставрополке», где занимался партизанским движением в крае. Результаты его журналистского расследования показали, что партизанское и патриотическое движение в крае в большей части было стихийным. Люди действовали на свой страх и риск из-за ненависти к оккупантам, по собственному убеждению, а не потому, что ими руководили большевики… Сразу после войны было запрещено говорить о подпольщиках, действовавших без руководства партии. Тогдашний первый секретарь крайкома партии И. Бойцов сам довел это до сведения журналистов…»
Между тем П. М. Петриевский и Н. Б. Василевский после долгих допросов в подвалах НКВД, где следователи были не в «белых перчатках», во всем «признались», получив свой лагерный срок. Вернулись полными инвалидами, а позже, как повелось в советской Руси, были оправданы.
В марте 1997 года в моей квартире зазвонил телефон от… самого Наполеона Брониславовича Василевского. Договорились о встрече буквально на следующий день в его квартире на площади 200-летия. Однако перед этим я все же кое о чем спросил у бывшего «предателя»: «Вас били в НКВД?»
— Нет, — ответил он. — Но делали еще худшее, не давали спать…
На следующий день, как и договаривались, к 16 часам поднимался по лестнице к его квартире. Дверь была распахнута, входили и выходили люди…
— Он вас ждал, — встретила меня его супруга Любовь Григорьевна. — Что-то очень для него важное хотел вам сказать, да вот не успел. Умер от сердечного приступа с час назад…
Еще одно воспоминание о «работе» товарищей по искоренению предателей поведала член Союза журналистов России Л. И. Сыпина. Речь шла о семье инженера Меркулова, жившего в собственном доме в верхней части ул. Ленина, на которого в НКВД поступил донос как на «врага народа».
«Я часто бывала в той дружной и прекрасной семье, где было двое детей, — писала она. — Вместе катались на салазках по Краснофлотской вниз до самой солдатской бани. Вместе играли, делились книгами для чтения. Их родителями были инженер Леонид Меркулов и его супруга Ядвига из полячек.
И вот в канун нового, 1945 года у их дома остановилась большая черная машина. Из нее вышел офицер с солдатами, которые, войдя в дом, арестовали Леонида Меркулова как «врага народа», а остальным приказали быстро собрать кое-какие вещи, погрузиться в машину для дальнейшей отправки в товарняке в Сибирь... Жену Леонида Меркулова Ядвигу, эту прекрасную женщину, узнать было невозможно. Пораженная произошедшим, она лишь прижимала к груди меньшую дочь Леночку, а другой рукой гладила волосы сыночка…
При виде всего этого даже офицер смягчился. Ему приказали вывезти «врагов народа», а тут…
Как потом стало известно, погрузили их в «скотный вагон» железнодорожного состава с сотнями таких же, как они. По дороге в далекий таджикский поселок от холода и голода погибло множество людей, которых просто выбрасывали из вагонов. Но они сумели выжить и даже позже вернуться к своим родственникам в Пятигорск. Но их отец погиб в ГУЛАГе от истощения и туберкулеза…
Давно нет того меркуловского дома, но старая аллея акаций у их усадьбы (чуть ниже дома с магазином «Пазарджик». — Г. Б.) еще жива.
Правда, деревья настолько постарели и разрослись, что напоминают страшных драконов, как бы символизирующих все тех, кто изуродовал семью Меркуловых, и многих других». (Сыпина Людмила. «Во глубине зеркал». Ст., 2000. С. 13-17)
Между тем уничтожение «фашистских наймитов» и «предателей» шло во всем Ставропольском крае. Вот еще одно воспоминание вчерашнего несовершеннолетнего «изменника» Родины Василия Васильевича Фадеева из Невинномысска: «В 1946 году, когда мне было 17 лет, меня посадили, хотя я не совершал никакого преступления. В марте 1947 года осудили на пять лет и отправили этапом в Коми АССР. Я попал в 4-й спецлагерь, который находился между Ижмой и Ухтой, где сидели по ст. 58 п. 10.
В марте 1949 года лагерь оцепили солдаты, открыв по нам огонь из пулеметов и автоматов. Мне пуля попала в голову. Потом в сам лагерь ворвались те же солдаты (видимо, из войск НКВД. — Г. Б.), которые добивали раненых прикладами автоматов и штыками винтовок. Мне прокололи левую руку. Но мне повезло, остался жив и попал в другой лагерь. Там спросил у лечащих меня врачей, тоже из «предателей», вчера еще воевавших за советскую власть:
«Скажите, отцы, какую вы власть завоевали? Подростков сажают ни за что, а потом расстреливают».
Они мне: «Сынок, ты умрешь здесь, в лагере, потому что у власти негодяи. Они зальют страну кровью (Она уже была залита. — Г. Б.) и приведут ее к нищете».
В 1950 году меня этапом отправили в лагеря Колымы. Там до нас дошло известие, что Сталин умер. На улице стоял 50-градусный мороз. Мы, все заключенные, высыпали из бараков, бросали свои ободранные шапки в воздух, кричали: «Ура! Палач умер!»
… Наш народ победил фашизм в Германии, но свой фашизм мы не победили. Я освободился только в 1957 году. Сейчас у меня 10 детей, 23 внука и 5 правнуков. Я считаю своим долгом сейчас говорить правду народу». (Газета «Ставропольские губернские ведомости» от 1 октября 2005 г., № 173)
Нет сегодня книги подобных воспоминаний с оценкой деяний советской власти в послеоккупационное время на Северном Кавказе.
Как писала парижская газета «Новое время» от 1 сентября 1943 года за № 70 (556) в материале «Красный террор в Краснодаре», там прилюдно приводились в исполнение смертные приговоры через повешение. Делалось это в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года, согласно которому для «изменников» и «предателей» предусматривалась казнь через повешение…
Сколько тех предателей — истинных и мнимых — было расстреляно в Ставрополе или отправлено в гулаговские лагеря? Этого мы до сегодняшнего дня не знаем, да и не будем еще долго знать…
Не знаем мы, сколько точно наших сограждан, как Ставрополья, так и других регионов Северного Кавказа, ушло с немцами на чужбину. Профессор Ставропольского госуниверситета З. В. Бочкарева в своем научном исследовании «Социальная демагогия и реальность» приводит статистику ушедших с немцами казаков и гражданского населения, сделанную самими немцами:
— 135850 донских казаков;
— 93957 кубанских казаков;
— 23520 терских казаков;
— 11865 ставропольских казаков;
— 31578 человек народностей Северного Кавказа;
— 15780 калмыков. (Бочкарева З.В. Социальная демагогия и реальность. Ст., 2005. С. 171)
Это цифры только учтенных немцами на Украине в 1943 году. Конечно, можно от этого отмахнуться. Или же задуматься, почему это произошло?
Не потому ли, что большинство из тех предателей, не совершив ничего против своего Отечества, просто боялось возвращения своих?
Так, в том же Ставрополе 28 января 1943 года на митинге в день похорон расстрелянных гитлеровцами патриотов в Грушевском концлагере, куда собрали чуть ли не полгорода (все проходило на верхней площадке Комсомольской горки), представители власти много говорили о зверстве палачей, об отмщении и пр. При этом нетрудно было понять, что виновными в гибели героев были и здесь собравшиеся, которые, в отличие от погибших, оставались безучастными к фашистскому «новому порядку», не боролись с оккупантами, в том числе с оружием в руках, допустили фашистский террор и пр. А огромная людская толпа, «бывшая в оккупации и никак не боровшаяся с захватчиками», еще глубже вбирала головы в поникшие плечи, будто ожидая удара еще невидимого кнута.
Действительно, тем кнутом была введенная графа в паспорт: «Был ли в оккупации?». Это означало, что ты многое узнал из того, что не должен был знать!
То было советское клеймо, выбраковывавшее неугодных из людского стада, каким в глазах того же Сталина и его окружения был весь народ. Вновь вернемся к воспоминаниям В. Ф. Рязанцева: «… Вернувшись в Ставрополь, по инициативе полковника горвоенкомата Решетникова, к которому я обратился по поводу устройства на работу, меня направили в Крайуполминзаг. Начальником отдела кадров был старый коммунист Дрожжинов, который внимательно стал изучать мою автобиографию. Когда дошел до графы: «Был ли в оккупации?» — уставился на меня тяжелым взглядом.
— Так ты оставался в Ворошиловске у немцев? Вон оно как, а я и не думал. А ты же вроде хороший парень, вон даже воевал, даже награжден, и не раз. Ведь сапером был?! А как же ты в оккупации остался?..
И тут я не выдержал, сказал все, что думал и о нем и ему подобных, которые на персональных машинах со своим скарбом драпали из города еще тогда, когда мы и не знали, где немец. И чего это вы, уважаемый, проехали тогда мимо меня, мимо краевой больницы, где я с осколком в ноге лежал. Вы думали только о себе, спасали свою шкуру. Вы бросили не только сам город, но и живущих в нем людей, раненых и больных… Вы трусливо бежали, а теперь спрашиваете, почему я остался?
Что еще я тогда наговорил, уже и не припомню. Но говорил резко, не задумываясь о последствиях. Нужно отдать должное Дрожжинову, он выслушал весь мой монолог и… принял на работу…» (Архив автора.)
Но это было исключением. С клеймом — «был в оккупации» было заказано поступление в престижный вуз, военное училище, на достойную работу и даже уважительное отношение сослуживцев из «незапятнанных». Они просто боялись иметь дело с «пособниками оккупантов», как за глаза именовали таких, как Рязанцев, ретивые товарищи из власти или разного рода прихлебатели от той же власти.
