Хлеб наш насущный

Внезапно взволнованное карканье ворон ворвалось в стройное пение птах, воздающих хвалу наступающему дню. Вороны, отчаянно крича, возились возле мусорного контейнера. Одни, взмывая вверх, усаживались на верхушки деревьев, другие занимали их места, но тут же взлетали вслед за своими подругами.

В контейнере, забитом мусором, лежал… хлеб, вернее, серо-зеленое, разбухшее от дождя, месиво. Видимо, пища пришлась птицам не по нраву, и вороны стали покидать «хлебное» место, отвергая свалившуюся на них «дармовщину».

Это грустное зрелище вернуло меня к воспоминаниям далекого детства. К одним — из рассказов моей любимой бабушки и дорогой мамы, к другим — пережитым самой. И непрерывной чередой стали всплывать в памяти события далекого с такой ясностью, как будто это было вчера.

1943 год. После освобождения Ставрополя мама с нами, полугодовалой дочкой и четырехлетним сынишкой, возвращалась из далекого Нагорного Карабаха. Еще война, еще все силы брошены на изгнание захватчиков, а люди уже спешат скорее восстанавливать порушенные войной дома, растить детей на освобожденной земле. Возвращались как придется: где пешком, где на телегах. Степные мартовские ветры надолго оставили следы ожогов на наших детских лицах.

Но к счастью, все испытания позади, и мы в родном доме. Бабушка часто вспоминала: «В чем только душа держалась? Ты маленькими пальчиками, как клювиками, все крошки со стола собирала и с серьезным видом отправляла в рот. Понимала, что хлеб – твое спасение».

1947 год. Засуха, голод. В пищу шло все: отваривали лебеду. Лакомством были калачики, первоцвет, цветущие гроздья акации. Низкий поклон земле, которая была кормилицей в то лихолетье, поклон моим предкам, заложившим на ней сад, ставший для нас спасителем. Таская воду из речки Мутнянки, всеми силами старались спасти небольшую посадку кукурузы от гибели. Сережа, пытаясь заглянуть в едва зародившейся початок кукурузы, спрашивал: «Мам, а когда кукуруза вырастет?» – и тут же мечтательно добавлял: «Мы тогда каши наварим. Вот наедимся».

С кашей у меня еще одно воспоминание. На углу улиц Лермонтова и Коминтерна — ныне улица Маршала Жукова — рядом с автоколонной находилась маленькая столовая. На белых, выжженных от солнца ступенях всегда сидели мы, ребятишки, с мисками, крышками от кастрюль. Наша задача была не пропустить момент, когда в столовую привезут еду. Когда ее подвозили, мы, стуча в миски, крышки, бежали по своим улицам, крича: «Каша! Каша!». Заслышав это магическое слово, взрослые, а это в основном были женщины — не все мужчины вернулись с фронта, — спешили к столовой, чтобы успеть купить маленькую порцию каши и накормить своих детей. Матери, конечно, в первую очередь, думали о них. Но главное было то, что к порции каши давали кусочек хлеба. Мама два кусочка отдавала мне с братом, а свой относила на рынок и меняла на продукты. На хлеб меняли практически все: вещи, одежду, дорогую посуду.

И удивительное дело! Люди почти никогда не запирали свои дома. В любое время можно было прийти к соседям и, если их не оказывалось в доме, найти их в саду или огороде. Если же уходили в город, закрывали дом, и ключ оставляли на подоконнике, придавив камешком. Сейчас с расстояния прожитых лет и оценивая сегодняшние отношения, понимаешь, как было сильно сплочение людей. Война и последующие голодные годы — это не только испытание на силу, на способность выживания, это и показатель морального здоровья нации, это великий нравственный урок для нас, детей военного времени. Думать не только о себе, быть сытым не только самому, но и помогать тем, кому труднее, кто слабее.

Свидетельство тому — фотография, которой более полувека, точнее, 56 лет. На ней мы, ребятня с улицы Лермонтова, снятые, как говорят, всем колхозом. Снял нас широкопленочным фотоаппаратом кто-то из наших фотолюбителей. Тогда никто не думал, что это фото не затеряется во времени, а даже переживет некоторых, кто на нем запечатлен. И фотографироваться заранее не собирались, а сбежались кто в чем, расселись так, чтобы «вошли все», и ждем, когда «вылетит птичка». Как пел Окуджава, «на веки вечные мы все теперь в обнимку».

В чем ценность этой фотографии, спросите вы, где нравственный урок? Вглядитесь: на руках у старших, коим по 10 — 12 лет, маленькие двух – трехлетние. Играли вместе. Девочки присматривали за младшими сестренками. Мальчишки приглядывали за своими малышами-братишками, не считая это обузой. Все это было нормой. Кто из теперешних родителей может похвастаться подобным?

Забегая в будущее, относительно фотографии скажу: никто из тех ребят не свяжется с криминалом, никто не пойдет кривой дорожкой к своему материальному благополучию.

И снова память будит воспоминания, связанные с кашей. У тети Раи была ручная мельница с длинной доской для очистки зерен кукурузы от початков. Мы ее называли «рушелкой». Садились на доску. Тетя Рая крутила ручку, и из жерла рушелки сыпались золотые искорки кукурузной крупы. Готовили мамалыгу: варили фрукты и вливали в кипящий отвар разведенную в воде кукурузную муку. О сахаре и не мечтали, но отжатую и прокрученную на мясорубке гущу из сухофруктов считали лучше варенья.

Я отчетливо помню, как в один из поздних декабрьских вечеров диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан объявил об отмене продовольственных карточек. Мама со своими сестрами Раей и Шурой поспешили их отоварить. Мы, дети, долго ждали их возвращения, но, не дождавшись, уснули. Утром, проснувшись, первое, что я увидела — на маленьком кухонном столе две огромные буханки белого хлеба, и еще половина лежала сверху. В утренних лучах солнца они казались золотыми. Умом понимаю, что таких буханок не бывает, но память цепко хранит их огромными. И еще — сливочное масло. Называлось оно «Экстра». Навсегда память сохранила запах и вкус этого масла. Раньше нам не доводилось его даже пробовать.

Сейчас мы не обижены: много видов хлеба, сливочного масла, и своих и «забугорных», на прилавках магазинов. Но они никак не сравнимы с запахом и вкусом того хлеба и того масла. Память считает их самыми лучшими, как считает самым лучшим все, что спасает жизнь.

Сегодня мы порой сетуем на то, что хлеб дорогой в цене. Но он никогда не может быть дешевым, потому что дорого достается и много значит для жизни.

Помню 1961 год. Уборка хлеба в Апанасенковском районе, в селе Киста. Нестерпимая жара. Воду привозили в раскаленных бочках. Мухи разъедали кожу так, что при малейшем дотрагивании из пор, как сквозь сито, выступали капли крови. Но работа шла круглые сутки. Днем убранное зерно свозили на ток, ночью груженые машины отправлялись на элеватор в Дивное. Такое не забывается никогда.

Сейчас новые технологии, более совершенная посевная и уборочная техника. Но всегда хлеб требовал от человека напряжения всех сил, физических и духовных.

На полях края завершилась уборка хлеба. Как сводки с фронта, ежедневно приводились цифры убранных площадей, центнеры полученного зерна с гектара. Хлеборобы, как и прежде, спешили убрать урожай.

Дорогой хлеб… В эту фразу мы должны вкладывать другой, первоначальный и вечный смысл. Не финансовый. Тогда и цениться он будет по-другому.

И по-прежнему, как много веков назад, обращаясь к Творцу в каждодневной молитве, люди просят Его: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день».