И вечный вопрос о свободе слова...

Премьера спектакля «Женщины без границ» в Ставропольском академическом театре драмы имени М. Лермонтова стала заметным событием в культурной жизни края. Тем более что в зале присутствовал автор пьесы – Юрий Поляков. Биографическая справка ПОЛЯКОВ Юрий Михайлович (родился 12.11.1954 в Москве), прозаик, публицист, драматург, поэт. Окончил Московский областной педагогический институт имени Крупской, служил в Советской Армии в ГДР, работал учителем русского языка и литературы, инструктором в Бауманском райкоме комсомола (Москва). Автор нашумевших в 80-е годы прошлого века повестей «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками», «Апофигей»... В 1995–2000 годы вел авторские колонки в «Собеседнике», «Труде», «Московском комсомольце», свою публицистику объединил в книги: «От империи лжи - к республике вранья» (1997), «Порнократия» (1999, 2004), «Зачем вы, мастера культуры?» (2005). Наиболее значительным произведением Ю. Полякова в ушедшем веке стал роман «Замыслил я побег...» (1999, журнал «Москва»). Пьесы Ю. Полякова «Контрольный выстрел», «Халам-Бунду», «Козленок в молоке», «Левая грудь Афродиты», «Хомо эректус» идут в театрах России и ближнего зарубежья и пользуются зрительским успехом. С 2001 года Ю. Поляков – главный редактор «Литературной газеты». Сегодня он является членом Совета при Президенте РФ по культуре и искусству, членом Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека. На следующий день после премьеры пьесы «Женщины без границ» дирекция Ставропольского театра драмы организовала творческую встречу с Юрием Поляковым. На ней присутствовали ставропольские журналисты, писатели, деятели культуры, студенты и преподаватели СГУ. Темы, которые были затронуты на встрече, оказались одинаково интересны как зрелой, так и молодежной аудитории. Слово писателю. Как я не хотел писать пьесы После того как я перестал быть поэтом, и у меня стала выходить проза в журнале «Юность», первые мои повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками» были тут же инсценированы. Но случились два эпизода, которые надолго охладили интерес к драматургии. Первый был связан с постановкой «ЧП районного масштаба» в Александринке, которой тогда руководил замечательный актер, ныне покойный, Игорь Горбачев. Меня заставляли переделывать инсценировку раз пять. Я жил в купе «Красной стрелы», мотаясь между Москвой и Ленинградом. Уже были расклеены афиши по городу. И вдруг кто-то в Смольном сказал: «А зачем в нашем городе революционной славы два ЧП районного масштаба» - в то время на Ленфильме по этой же повести снимался фильм, в котором дебютировал Игорь Бочкин. И в день премьеры спектакль закрыли. Потом у меня вышла повесть «Апофигей». Мне позвонил ныне покойный руководитель театра Маяковского Андрей Александрович Гончаров и сказал, что они жаждут поставить на своей сцене «Апофигей». Началась эта эпопея в 89-м году. Я купился, написал инсценировку. Её переделывали много раз. Андрей Александрович говорил: «Очень уж ты жестко рассказываешь об этих людях. Герой – партийный функционер. Но он же человек, должны же мы найти в нем хорошее». Искали соединение сатиры с любовью к власти. Искали, пока в 91-м году не произошел августовский путч. Меня эти события застали в Коктебеле. Вернувшись уже в демократическую страну, я первым делом побежал к Гончарову. Он на меня посмотрел задумчиво и сказал: «Всё-таки ты как-то мягко к коммунистам относишься. Ведь это же звери, они же из нашей страны черт знает что сделали». И я понял, что спектакля не будет. Это так меня огорчило, что я решил, что больше не буду писать ни пьесы, ни инсценировки, потому что это пустая трата времени. И почти до конца 90-х годов я занимался прозой. Но и позже не всё было гладко. К примеру, с пьесой «Хомо эректус» в Театре сатиры. Ее чуть не сняли из репертуара, потому что кто-то пожаловался в московское правительство, что в этой постановке прямо на сцене меняются женами (пьеса называется «Хомо эректус, или Обмен женами») и «что-то нехорошее» говорится про Путина. Позвонили из управления культуры Москвы, сказали остановить репетиции и предоставить текст. Ширвиндт устроил скандал. На генеральной репетиции обнаружили, что женами не меняются, а только собираются. А в конце первого акта звучит фонограмма песни: «А в чистом поле – система «Град», за нами Путин и Сталинград»... Об особенностях национального информационного пространства Общественное возбуждение, которое вызвали мои повести «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Сто дней до приказа», я думаю, было связано с особенностью нашего информационного пространства, с несоответствием реальной жизни и ее отражения в искусстве и в журналистике. Когда в 80-м году я написал повесть «Сто дней до приказа», она бродила по всяким инстанциям. Жизнь аппарата и армии, ее проблемные части была закрыта для литературы, кино и журналистики. Но при этом все всё знали. Меня вызывали, беседовали, обсуждали. Главное, что беспокоило чиновников, – резонанс. Они говорили: «Всё правильно, можно было еще круче написать. Но дело в том, что наша общественная система не способна этот резонанс перевести в созидательное русло. Всё пойдет на разрушение». Я тогда этого не понимал. И всё-таки генералы, которые долго совещались, сказали: «Надо с этой дедовщиной заканчивать, напечатаем повесть в журнале «Советский воин» в двух номерах, потом сделаем еще в пяти номерах общесоюзную дискуссию, кто-то признает, кто-то разнесет». И вдруг один из замов в главном политуправлении сказал, что он категорически против, а если повесть всё-таки станут печатать, он напишет в Политбюро особое мнение, и будет скандал. Фамилия генерала, запретившего печатать «Сто дней…», - Волкогонов. А когда на Красной площади приземлился Руст, в главном политуправлении всех поснимали, Дементьев уже без всякой военной цензуры напечатал повесть у себя. Сейчас у нас совсем другая ситуация. Нет сфер, которые так откровенно замалчиваются, с одной стороны, а с другой – известны всем. Поэтому восторга узнавания быть не может. Сейчас литература, искусство могут влиять не так жестко, не вызывая таких взрывов, а более глубокими методами. Для того чтобы вернуться в феномен «ЧП районного масштаба», мы должны опять погрузиться в откровенную несвободу слова. Сейчас она тоже есть, но очень грамотно выстроена. Тогда человеку затыкали рот, а сейчас он сам его себе затыкает. Вот в чем принципиальная разница. А мотивы для этого разные. Один хочет получить Нобелевскую премию и понимает, что если он вякнет против парада геев в Москве, вряд ли он когда-нибудь получит эту премию. И он молчит, хотя в душе он гомофоб, каких мало. Другой понимает, что если он «неправильно» раскроет рот, то сразу же вылетит с работы, и его сосед купит новую хорошую машину, а он будет ездить на старой хорошей машине. И это для него страшнее, чем двадцать лет назад повестка в КГБ. Так что мы сейчас живем в условиях самоорганизованной несвободы слова. Сейчас, чтобы вы ни написали, такого эффекта не будет. Ну разве что можно потрясти серьезным художественным анализом состояния умов, состояния общества... Самый позитивный режим – режим диалога Я никогда не был антисоветским человеком. Я был советским человеком. Я вырос в рабочей семье, в заводском общежитии. Я отлично знал, как живет нижняя страта советского общества. Любопытно, что недовольство тем или иным режимом, как правило, транслируют из верхних страт, из элиты. Я всегда был убежден, что советский строй и социализм – это вполне эволюционно реформируемая система. Если говорить о социальной мотивации моих ранних вещей, она была направлена на выявление того, что плохо, того, что мешает. Когда мы сходились на кухнях, о чем мы говорили? О том, что хорошо при советской власти? О том, что хорошо при советской власти мы говорили на собраниях. А на кухнях мы говорили, что при советской власти плохо. И это было нормально. Потому что наше поколение, не пережившее ни гражданскую войну, ни восстановление, к тому, что при советской власти было хорошо, относилось как к само собой разумеющемуся. Представьте, что мы живем на теплом острове, с песочком, с пальмами, бананами. Мы же не будем хвалить остров за то, что на нем растут бананы – они всегда здесь росли. Мы будем говорить о том, что у нас маленький остров, или плохие дороги, или что вождь нашего племени уже не ворочает нижней челюстью и еле влезает на трибуну. И мы не понимали, что в результате стремительного улучшения жизни мы можем лишиться и песочка, и пальм с бананами. Поэтому и говорили о том, что плохо и чего не должно быть. Я принадлежу к тем людям, которые хотели, как лучше, потом поняли, что получилось, как получилось, и в дальнейшей жизни пытаются исправить это. «Литературная газета» как раз и ставит перед собой задачу - вернуть в режим диалога нашу творческую интеллигенцию, которая в конце 80-х развалилась на две враждующие стороны. Я считаю, что это абсолютно неправильно, потому что плодотворность культуры обязательно связана с постоянным диалогом. Наши СМИ, особенно центральные, находятся в руках людей с откровенно либерально прозападническими настроениями. Эти люди почти все были на стажировке на Западе, они отлично усвоили, что не надо повторять ошибок советской власти и запрещать, к примеру, Бердяева или Лоскова. Путь они выходят маленькими тиражами, все равно их будет читать очень узкий круг людей. Главное то, что знают миллионы людей. А миллионы знают о своей истории, о политике, о геополитике только то, что говорят по телевизору. А по телевизору говорят только то, что надо. Наиболее типичный пример — это Сванидзе и его исторические хроники. Он что, не знает новых открытий, он что, не читал Жукова «Иной Сталин», не читал исследований о заговоре Тухачевского?.. Всё он отлично знает, но продолжает нам давать историю в версии «Огонька» 80-х годов. «Литературная газета», пользуясь тем, что тираж достигает уже 100 тысяч, пытается в общественное сознание внести новое знание, которое дает возможность понять совершенно по-другому в том числе и то, что происходит сейчас. Это же мы делаем в отношении анализа литературного и театрального процесса, где, если судить по телевидению, у нас существует только авангард, только постмодернизм, только эксперимент, а традиционного направления в культуре нет. Газета совершила несколько достаточно серьезных акций, которые изменили культурную ситуацию в стране. Например, после публикаций в «ЛГ» в России спохватились, что не по всем учебникам можно учить историю. Например, мы полностью поменяли систему присуждения Государственных премий, которые вручались людям за редким исключением либерально-экспериментального направления. Мы опубликовали материал, в котором показали список членов комиссии и список лауреатов, которые полностью совпали. После этого комиссию разогнали. Мы серьезно откорректировали политику канала «Культура». Телевидение обладает такой особенностью: когда идет передача, миллионы людей потребляют информацию, и какой-нибудь абсолютно безответственный малообразованный человек, несущий полную ахинею, в этот момент – властитель дум. Потому что он в телевизоре, а мы – на кухне. Нельзя, работая на государственном телевидении, рассказывать только о тех писателях, актерах, режиссерах, художниках, которые тебе нравятся или близки именно тебе в силу образования, происхождения. Есть какая-то совокупная картина культурной жизни, изволь ее отражать. Во всех странах есть общественные советы по телевидению. В «Литературной газете» был цикл материалов, как в каких странах контролируется общественное телевидение. В Европе если появляются передачи, которые, по мнению совета, отрицательно сказываются на общественной нравственности или наносят ущерб, как раньше у нас говорили, моральному единству общества или государственным интересам, совет без вопросов снимает эту передачу. И никому в голову не приходит кричать о зажиме свободы слова, потому что свобода слова должна приносить пользу стране и обществу, а не вредить.