Игорь Романов: вкратце о себе, и не только

Прошло ровно два года, как ушел из жизни старейший ставропольский журналист, поэт, член Союза писателей СССР Игорь Романов. В публикуемых сегодня заметках писателя, датированных автором 22 февраля 2008 года, он правдиво и откровенно рассказывает о своей нелегкой жизни и своем творчестве.

Когда сегодня оглядываешься на свой жизненный путь, начало уже почти не разглядеть. Но все равно - сохранившиеся пообветшавшие документы, письма, записки, наброски и уцелевшие фото молчаливо повествуют о многом. О чуть ли не первых твоих шагах и - до дней нынешних. К тому же что-то значительное, а мне кажется, главное отразилось в строчках собственных стихов, где, возможно, лишь контурно, предельно сжато, но всегда достоверно и нерасплывчато обозначены маршруты судьбы: тряские колдобины и ухабы, рытвины и откосы, внезапные повороты и небезопасные пересечения, стремительные радости и сплетения затяжных огорчений, тревоги, беды, утраты, мечты и - надежды...

Отец мой, Степан Лукич Романов, рождения 1896 года, с восьми лет батрачил. Того же «сословия», разумеется, был мой дед Лука Авксентьевич, равно как все его девять сыновей и дочерей скромного «дома Романовых».

В первую империалистическую отец был ранен, тяжело контужен, воевал, словом, отважно, однако ни чинов, ни наград не имел никогда. Хватил он лиха и став красным партизаном с 1918-го. Из-за неопытности или, скорее, бездарности своего командира угодил к деникинцам в плен. А утром какой-то шальной отряд в матросских бушлатах, внезапно ворвавшийся в поселок, подарил приговоренным к расстрелу арестантам свободу!

Между прочим, не заслужил мой родитель почестей и пройдя всю войну Отечественную. Возможно, бдительные спецслужбы (об этом скажу позже!), выпустив Степана Романова перед началом войны из своих когтистых лап, считали, что с него хватит и того, что не шлепнули в тюрьме подозрительно честного и бескорыстного «борца за народное счастье и свободу».

Наверное, отсюда и во мне частенько просыпался «дух бунтарства», протест против несправедливости, нелюбовь к бесчинству, наглому насилию и ретивости начальствующих хамов в мундирах и без. Да и батя мой не был одержим холопским недугом...

Мне было предписано появиться в этом мире 13 марта 1927 года, в милом Ейске, на малолюдной его окраине, у самого моря, поскольку оно почти опоясывает невеликий мой городок.

Неожиданно родители мои без особой радости засобирались в дорогу - батю моего зачислили в «отряд» тех самых «двадцатипятитысячников», которых большевики бросили на подъем сельского разоренного хозяйства. Какое-то время мы проживали в крохотной ласковой деревушке Левады, приютившейся у поймы Донца - притока Дона, неподалеку от города Миллерово. Затем оказались в Новочеркасске. В 1936-м отца внезапно арестовали, как я догадываюсь, по нелепому доносу. Жить нам, родственникам «врага народа», стало крайне неуютно в холодной колкости взглядов того несмываемого тридцать шестого.

...А нам с мамой тогда, в том свирепом тридцать шестом, пришлось срочно убираться куда подальше от оглушительных шепотков на каждом шагу: «Вон эти выродки врага народа!..». Так мы очутились в уютном, тихом и мирном городке - Нальчике (Кабардино-Балкария), расположившемся почти у подножия заснеженных гор, словно подковой охвативших город. Ну и - Нальчик в переводе с кабардинского - «подкова».

Почти через четыре года отец, до неузнаваемости худой, почерневший, неразговорчивый, особенно в первые несколько месяцев, вернулся. В саманной избушке Калининых было уж просто не поместиться, и мы переселились в какие-то полупустовавшие поначалу бараки. Отца приняли в бригаду строителей. Попутно он взялся осваивать мастерство лепщика-строителя, получая бесплатные уроки у проживавшего рядом земляка по Ейску - Вараввы.

В октябре 1944-го, пережив кошмар гитлеровской оккупации и даже с такими же огольцами по-пацанячьи попартизанив, хотя фрицы стреляли в нас из «шмайсеров» и «парабеллумов» по-взрослому, просто мы ухитрялись увернуться, - я семнадцатилетним ушел в армию с полной уверенностью, что немедленно примем участие в боях. Однако в учебном полку мы лишь успели «набить руку»: мастерски водить военные грузовики по крутым «серпантинам» головокружительных перевалов близ малоизвестного городка Степанавана в Армении и в составе Шестого отдельного автополка, приданного конно-механизированной группе под командованием прославленного генерала И. А. Плиева, отправились на войну с Японией: вплотную подступил август сорок пятого года.

8 августа - очумевшие от жарищи, непроглядной пыли, громыханий, мы нескончаемой автоколонной, как-то прикрытые «тридцатьчетверками», все-таки одолели Большой Хинган и рванули равниной Монголии в степи Маньчжурии.

Так, перетерпев и выдюжив все и вся, докатили мы в конце концов аж до города Чифын близ Желтого моря, где третьего сентября тысяча девятьсот сорок пятого года и встретили окончание Второй мировой войны.

Началась мирная, но не менее напряженная и, увы, небезопасная солдатская служба. Только лишь в тысяча девятьсот пятьдесят первом повезло вернуться в тот же, но почти обезлюдевший, полуразрушенный Нальчик. Не растрачиваясь на затяжной отдых, нам положенный, пошел рабочим в бригаду лепщиков-строителей, которую создал раньше меня вернувшийся с фронта отец. Одновременно стал учащимся школы рабочей молодежи № 2. Постепенно начал остывать-отвыкать от армейщины, от внезапных тревог и семилетнего бремени команд, приказов, подчинения подчас откровенному самодурству тупиц, властных над тобой лишь потому, что они старше по званию...

Тогда, в тех условиях, я не вел никаких блокнотов или просто записей. Не до того было. А жаль! Что-то все-таки утеряно, какие-то детали того времени затушеваны последующими неостановимо набегающими днями.

Но, если мне поверят на слово, признаюсь: стихами жил всегда, знал их наизусть многое множество. Они - мое состояние души и вечное достояние поиска - в дороге, дома, на прогулке, в беседах, застольях и даже порой - во сне. Впрочем, это не столько факт биографии, сколько движение внутреннего духа, скажем так, и, стало быть, тема для особого разговора.

Сочинять потянуло еще в четвертом классе. А во солдатчине такая возможность выпадала весьма редко.

Сейчас, припоминая все то далекое, удивляешься в который раз выносливости, что терпеливо сопровождала нашу братию изо дня в день, а то и - круглосуточно. Никто, разумеется, и ничто извне не принуждало так надрываться. Просто, из дальних странствий воротясь, почувствовал почти кабальную тягу к учебе, ненасытное влечение к знаниям. Наверное, лишь года через полтора почувствовал, что - наверстываю, осваиваю необходимую программу. Здорово помог мне тогда одноклассник в «вечерке» Павел Башкиров, с которым по-братски сблизились навсегда. Спокойный, рассудительный, башковитый, добросовестный во всем и всегда, он мог за пять-десять минут объяснить мне то, особенно в математических науках, что не умел делать наш не шибко способный, но самолюбивый, нагловатый и, вообще-то, нравственно нечистоплотный преподаватель, старше нас, может, на год-два, а то и ровесник.

Итак, вечерняя школа была позади. Я отослал необходимые документы в Ставропольский пединститут, и без длинной мороки был зачислен, выдержав экзамены, студентом филфака. Мой нальчикский закадычный дружище с самого детства Олег Петрушов, с которым, кстати, претерпели немало весьма острых приключений в дни оккупации, а теперь он был второкурсником тогдашнего мединститута, уговорил меня: ехать только в Ставрополь. «Будем опять рядом...» Как тут скажешь - «нет».

Окончив институт, я получил диплом, даже «с отличием» (красный), утверждавший меня отныне учителем русского языка и литературы. Почти тут же по настоятельной просьбе председателя Ставропольского Союза писателей отправился в Калмыкию, в Элисту, куда в 1956-м понемногу стали возвращаться высланные без разбора в лихие сталинские времена многострадальные, ни в чем не повинные калмыки - те, кому повезло выжить и уцелеть под Магаданом, на Колыме... Надо было помочь возродить областную газету. К этой профессии я, конечно, не был всерьез приобщен - только любительское участие в комсомольском «Молодом ленинце». Но требовались просто грамотные люди.

Два года в почти невозможных условиях восстановления республики работали мы в редакции газеты, иногда оставаясь всемером вместо то ли четырнадцати, то ли пятнадцати сотрудников. К тому всему мне и переводами приходилось заниматься, ибо пишущая «гвардия» поэтов и прозаиков еще не обзавелась профессиональными переводчиками с калмыцкого на русский, а каждому хотелось скорее выйти к широкому кругу читателей.

С великой неохотой позволили мне уехать «домой» те, с кем успел сдружиться. Что поделаешь, взяла меня в оборот тяжелая болезнь, и обязательно надо было возвратиться в Ставрополь. Вернувшись, и лечился активно, и трудился не менее прежнего сотрудником краевой молодежной газеты, затем - ответсекретарем литературного альманаха «Ставрополье», позже - редактором Ставропольского книжного издательства. Вел в разные годы занятия в литературном объединении, изначально созданном в середине пятидесятых годов неутомимым Владимиром Гнеушевым. С июня 1973-го становлюсь узаконенным литератором, получив удостоверение члена Союза писателей СССР.

Задолго до этого произошло одно из самых важных для моей судьбы событие. Наступающий 1954 год предложил мне встретить «в кругу хороших людей на улице Вокзальной» - мой первый на тот момент искренний дружище по институту Женя Михалев с исторического отделения, жизнерадостный, общительный человече - моряк: «Я тебя познакомлю с замечательной девочкой - косы до пят!..» И Евгений Никандрович не обманул...

«Лена», - тихо и стеснительно представилась в самом деле замечательная, изящная, почти воздушная «девочка с косами до пят».

Хотя у меня и не было никакого опыта в подобных знакомствах, я как-то сразу почувствовал почти родство между нами. Вскоре предложил ей выйти из комнатной духоты, тесноты, шумного веселья ее сокурсников на безлюдную улицу. И увел красавицу Леночку в светлую от фонарей ночь, полную тишины и густолетящих, необыкновенно крупных лохматых снежинок. Первого января 1956 года, тогда еще это был рабочий день, мы «расписались» в загсе с Еленой Николаевной Лавановой, ставшей отныне - Романовой, пожизненно моей вседневной музой в творчестве, другом - во всей житейской круговерти. До сего дня у нас добрые отношения с ее сестрами - Ольгой и Татьяной. Сама Елена окончила среднюю школу с золотой медалью. В вуз ее приняли семнадцатилетней. Среди сокурсников заметно выделялась отличной памятью и прилежанием в учебе - ни разу не заслужила на экзаменах ничего ниже «отлично»! Когда стала учительницей, ее особые преподавательские дарования быстро заметило городское руководство, и после настойчивых уговоров она согласилась принять директорство в школе № 4. Затем ее прямо-таки обязали возглавить коллектив в запущенной, обшарпанной, можно сказать, расхлябанной средней школе № 2, которая полтора-два месяца спустя стала неузнаваемо уютной, отмытой, будто бы даже более просторной и светлой, а затем и образцовой! Даже я, хорошо зная способности супруги, был крайне изумлен преображением прямо-таки унылого «сарая», превратившегося в педагогический храм, если так можно выразиться... По свету разъехались, разлетелись сотни ее воспитанников, многие из которых благодарно помнят и почитают Елену Николаевну и особенно те, кого считали «трудными». Они в конце концов на удивление становились людьми дела и чести... А вот нынешние чиновники начисто забыли о ней - даже в день ее семидесятилетия... Да ладно - переживем.

У нас свой эквивалент морального богатства. Немало преданных друзей, отзывчивых, добросердечных родственников. Вырастили дочь Ирину - она способный детский врач-кардиолог. Помогли воспитать внука Бориса - одаренный программист-информатор - заканчивает аспирантуру в Ставропольском университете (ныне Борис - кандидат географических наук, доцент СГУ. - В.З.). Любим зятя Виктора - даровитого мастера на все руки, умельца, как и его отец, наш сват Александр Сергеевич.

1 января 2006 года мы самым скромным образом отметили свою золотую свадьбу (которой, в сущности-то, и не было во студенческую нашу пору). Пока живы. Елена Николаевна так и работает в той же школе - теперь учителем. А с первого дня ее преподавательства минуло сорок шесть лет! У меня тоже - скука за спиной не маячит. Что-то пока пишется, а ранее написанное подвергается оценке-переоценке. Отдыхать особенно некогда. И добавлю: никаких ни званий, ни лауреатств за мной не числится. Как-то не сподобился я благосклонной любезности должностных лиц. Может, и оттого, что никогда не кланялся, не заглядывал в их неприступные очи. Правда, довольно часто совали мне в руки как высокую милость размалеванные «похвальные» бумажки - чванливое изобретение партийных функционеров.

С меня хватит воинских наград. И неотъемлемого звания «гвардии рядовой». А еще греет душу то, что сумел кому-то помочь выстоять, уверовать в собственные силы, с кем-то рядом прошел по краю обрыва, пособив удержать равновесие, коль сказали спасибо - хорошо, а забыли сказать - ну и что ж, глядишь, помянут добрым словом попозже.

Теплеет на душе, когда припоминаю «эпопею» знакомства с красивыми в преобладающем числе, мужественными, открытыми, преданными своему делу людьми, которые буквально отвоевывали у засухи огромные площади плодородной в своей основе ставропольской земли. Более полугода в общей сложности прожил среди строителей второй очереди Большого Ставропольского канала, не расставаясь с «ФЭДом» (фотоаппарат) и емкими блокнотами; поучаствовал не один раз в сложных «трудовых процессах» с кувалдой в руках, с гаечными ключами, с монтировкой или ломом, даже некоторое время, вспомнив водительский опыт сороковых, пошоферил, поскольку порой недоставало водителей (из-за болезней). Немало часов отсидел на «планерках», экстренных совещаниях руководящего состава, вникая в глубину смысла горячих споров и «проработок». В результате в 1973 году вышла документальная повесть с лирическим уклоном - «Наступление», где, ни в одной строке стараясь не покривить душой, поведал о делах строительного братства в самых иной раз тяжелейших условиях. Удивительно! Но, оказывается, все возможно, если хотеть и уметь.

И в заключение.

Повезло выпустить в свет почти два десятка своих книжек и подготовить рукопись еще одной книги - новых или существенно обновленных ранних стихотворений, и питаю надежду, что в нынешних условиях рукопись эта вдруг да будет издана сборником, куда, впрочем, не вошли прозаические миниатюры, равно как и - переводы с калмыцкого, абазинского, ногайского, карачаевского языков.

Это если вкратце.

Материал из личного архива писателя. Публикуется в сокращении.