Имя его известно, а подвиг… Рассказ-воспоминание
В свой срок, не поздно и не рано –
Придет зима, замрет земля.
И ты придешь к Мамаеву кургану,
Придешь второго февраля.
И там, у той заиндевелой,
У той священной высоты,
Ты на краю метели белой
Положишь красные цветы.
Стихи, которые вы прочитали, написала волгоградская поэтесса Маргарита Агашина и однажды прочитала мне после того, как я побывал на Мамаевом кургане. У меня сжалось сердце, действительно, я положил алые гвоздики у памятника нашей Победе, помня обо всех погибших в окопах Сталинграда и конкретно о своем любимом дяде, кубанском казаке из станицы Каменнобродской Жданове Григории Никандровиче.
Нет, там он не погиб, но был ранен и взят в плен. Трагичной оказалась жизнь сельского учителя, директора школы в станице Рождественской. Я просто обязан хотя бы коротко, о нем рассказать, ведь имя его известно, не то, что других безымянных солдат, и похоронен он мною, его племянником, на Даниловском кладбище неподалеку от могилы моего отца, гвардии старшего лейтенанта Чернова Сергея Михайловича, умершего от старости в достаточно преклонном возрасте. Его мой отец, семиреченский казак, называл по-своему: браткой, что позволяло мне с улыбкой поправлять отца: «Папа, правильнее будет не братка, а брат». Он отвечал: «Что ты, сынка, положив руки в карманья, учишь батьку? Гришка – мой братка, и точка!»
Братка Гриша хоронил братку Сергея на Даниловском вместе со мною. Мы поставили отцу стальную, сваренную на заводе «Электроавтоматика», двухметровую тумбу, на которую водрузили цементный бюст отца, все обильно покрасили бронзовой краской. И памятник каждый раз перед Днем Победы сиял на солнце как новенький. А позже местные вандалы отбили отцу кончик носа – они думали, что бюст из литой бронзы, – отпилили с вершины тумбы на могиле моей матери крест из чистого серебра. (Если бы они попали в мои руки или руки моего брата Левы – им не помогла бы никакая милиция! Ведь мы казаки…).
На могиле дяди Гриши я, наученный горьким опытом, поставил скромную стальную тумбу без надписи, покрасил ее серебряной краской и сделал это далеко не случайно, со смыслом. Дело в том, что мой отец был «красный казак», а дядя Гриша – «белый», так получилось у них в жизни. Отец, награжденный многими орденами и медалями, офицер советской гвардии, моя гордость. Дядя Гриша, попавший в плен к фашистам, прижился в Германии, и был выдан НКВД англичанами – таких, как он, в 1946 году были тысячи – моя боль. Его сослали на 25 лет в Воркуту, его дети отреклись, к сожалению, от него, как от «врага народа».
Помню, как иногда мой отец, подвыпив, кричал на дядю Гришу:
– Братка, почему ты не застрелился? Позор ты наш. Ведь ты знаешь, что мы, казаки, не отступаем в бою и не сдаемся врагу.
Дядя после долгого молчания печально отвечал одними и теми же словами:
– Я был рядовой, братка, без сознания, потому меня взяли в плен. И пистолета у меня не было. Был бы, как у казака, кинжал, может, и закололся бы, но…
Потом «братовья» опрокидывали еще по стаканчику и, обнявшись, плакали, проклинали войну, фашистов и особенно доставалось «англичанам-двурушникам».
Дядя Гриша, будучи более образованным – учитель, не зоотехник, как мой отец, – презирал англичан, которые выдали не только его, но и тысячи казаков в Лиенце в лапы энкаведешников, мне рассказывал так свою «одиссею»:
– Меня, племяш, долго допрашивали-спрашивали, почему я, оправившись от ранения, не бежал из плена. Отвечал, что бегал не один раз, но меня ловили и, в конце концов, отдали немецкому фермеру в батраки. Я был не приучен к физическому труду и плохо работал в поле. А когда фермер узнал, что я знаю немецкий и я учитель математики, предложил заниматься с его детьми математикой. С этим я справился, и хозяин не обижал меня, отпускал даже ездить по Германии, выдавал соответствующие документы. В сорок пятом я попал в Лиенц к братьям-казакам. Там были и наши, каменнобродские. Они были белые еще со времен Гражданской. И стал я, таким образом, «белым», хотя числился в Рождественке «красным» директором советский школы.
Племяш, запомни, что, когда гремят пушки, кто-то должен учить детей. Потому, когда фермер предложил мне учить математике его детей, я не посчитал это предательством, учил, говорил им, что мы все христиане, что нет у Бога избранного народа. Фермер был далеко не дурак, шутил: «Ты, Григорий Никандрович, евроазиат, а я – европеец, ариец!».
Я тоже шутил: «Ты, Фриц, – хотя его звали Иоганн – со всеми своими фрицами не победишь Советский Союз, Богу это не угодно».
Иногда Иоганн после шнапса, который мы с ним делали из свеклы, шептал мне на ухо: «Гитлер – капут, Сталин – капут, а мы с тобой фрейнды, иначе – друзья. Я не люблю гестапо, а ты – НКВД, которое, когда вы победите, тебя расстреляет или отправит в Сибирь».
Как в воду глядел Иоганн, дядю Гришу отправили в Воркуту на угольные шахты.
*****
Все, что написал выше, я вспомнил, прочитав в «Вечерке» объявление: «Если у вас имеется информация об участниках, войны, захороненных на Даниловском кладбище, сообщите об этом… Сохраним память о героях!».
Я позвонил, сообщил, что лежат на Даниловском братья Сергей Чернов и Григорий Жданов. Если первый с общепринятой точки зрения полноправный участник Великой Отечественной войны, орденоносец, герой, то второй…
Дядя Гриша, любимый дядька, боль моя! Имя его известно только мне и небольшому кругу родственников, и только я уже давно старик, дитя страшной войны, прихожу на его, как и на отцову, могилку, кладу цветы, молюсь, говорю, уходя: «Да будет вам, братья, земля пухом!».
Таких безымянных, не очень ухоженных могил на Даниловском много. Всякие в них лежат – молодые и старые, злые и добрые, красные и белые, герои и не герои… Кладбище – место упокоения любого человека, это святое место. Люди, не обижайте мертвых и любите, жалейте живых, особенно убогих, сирых и больных. Ведь мы все – христиане!
Вадим ЧЕРНОВ, писатель.
