Иногда думаю: а может, мне это все приснилось?..

Когда война началась, Оле Бандурченко было 13 лет. Жила в Гомельской области, в деревне Поречье. «Красивые у нас места были… Речка, поле, луга заливные… А как пахли листочки на деревьях весной! Сколько лет живу, а все красоту эту помню, мои детки…»

Немцы как-то сразу заняли Белоруссию. И решили ее просто выжечь дотла. Уж больно народ там норовистый оказался. Никак не хотел власть немцев признавать! «Не поверите, у нас был район — Октябрьский. Так там всю оккупацию были одни партизаны: фашисты нос туда боялись сунуть, собаки! Наш красный флаг все время висел над сельсоветом».

О войне, о том, что она будет, знали. Причем обычные люди знали, не военные начальники. «К моим родственникам в Бресте немец пришел. Переплыл Буг, чтобы сказать: что ж вы?.. На вас танки идут! Да знали мы и так все. Почему только вот все в отпусках были и самолеты стояли не заправленные?.. В общем, Белоруссию захватили быстро. Фронт прокатился, оккупированные земли остались. И мы на них, простые люди: дети, женщины, старики, мужчины, которых по какой-то причине не призвали в армию…»

Тактика выжженной земли осуществлялась просто: народ сгоняли в сараи и амбары, запирали, обкладывали соломой и поджигали. Если погибающие в огне выбивали ворота или двери — их расстреливали. Деревни сжигали. Так и наша Оля по прозвищу Кнопка несколько раз попадала под облаву. Но удавалось уйти… «А лучшую мою подругу сожгли. Я нашла ее, узнала по куску платья… И рядом ее мама и брат. Вот тогда и подалась я к партизанам, благо, искать долго не пришлось. И стала я в свои 13 лет носить донесения, зашитые в ватную одежду, участвовала в подрывах мостов. Но боролись мы вслепую: Москва не знала, что есть такое партизанское соединение. Армия практически в тылу врага. Лекарств у нас не было, оружие — то, что сами добывали в бою. Скольких усилий стоило нашему командованию связаться с Москвой! В деревне, партизанской столице Октябрьского района, был даже свой аэродром. В общем, когда о нас узнали, думаю, очень удивилось командование всеми армиями, а потом все-таки прилетел самолет! И сразу стало полегче: появились и перевязочные материалы, и много чего еще, необходимого в партизанской республике. А потом я попала в плен…»

Немцы долго выслеживали партизан. Если удавалось кого-то взять в плен — не церемонились, партизана ждало гестапо. Не миновала и юную Олю эта страшная участь: «Нас застали врасплох, с собаками загнали на болота. И вот стоим мы в воде с подругами, и не знаем, что будет: сразу убьют или мучить будут? Меня привели в гестапо. Заводят в комнату, там, где «допросная», наверное. В углу висит на крючьях молодой солдатик: лица не разобрать, на теле обрывки одежды, неживой уже… А на ногах, вот тут, повыше колен, красные звезды. То ли вырезали, то ли выжгли. У меня все перед глазами поплыло: напротив стоял стол с инструментами. Ими пытали, я знаю. Казалось, что земля ушла из-под ног и я лечу в пропасть… А тут допрашивать начали: «Где партизаны?» «Я не знаю… Лес большой, там где-то же…» - «Кто ваш командир?» - «Да не знаю я никакого командира…» И не знаю почему, но меня не стали пытать этими крючьями. Может, увидели сопливую девчонку и поверили мне? Я и сейчас маленькая, а тогда и вообще два вершка… В общем, загнали меня в лагерь Озаричи. Самый страшный концлагерь в Белоруссии. Просто огороженное место несколькими рядами колючей проволоки. Тех, кого сюда согнали, не кормили, не поили… Как будто опыт проводили немцы: на сколько ж их хватит, узников Озаричей?»

Узников хватало ненадолго: сюда сгоняли семьями, деревнями… Привозили подводы тифозных больных, чтобы они заразили как можно больше народу. Трупы сгребали в общую яму, присыпали землей. Народ сидел на мокрой земле — лагерь стоял на болотах… Создавая это ужасное место, фашисты понимали, что война, скорее всего, проиграна. И Красная Армия гонит их из Советского Союза по всем направлениям. Огромное количество женщин и детей, искусственно зараженных тифом и другими опасными болезнями, — хороший заслон наступающим русским частям. За две недели в концлагере было уничтожено около 50 тысяч узников. Впервые за все время ведения войны немцы использовали бактериологическое оружие. «Злодеяния фашистов концлагеря «Озаричи» не имели аналогов в ряду преступлений против мирного советского населения, человечества в целом. Здесь оккупанты применили биологическое оружие – эпидемию сыпного тифа». Это из доклада на Нюрнбергском процессе.

После освобождения заключенных болезнь распространилась и на солдат 19-го корпуса, которые принимали активное участие в спасении узников. Тиф стал поражать также и жителей населенных пунктов, в которых дислоцировались госпитали. В деревне Старые Новоселки есть братская могила, в которой захоронено 230 воинов. Как утверждают старожилы, большая часть солдат умерла от тифа.

Ольга Григорьевна с трудом сдерживает слезы: «Я помню, как нас освобождали. К колючке подобрался человек, переодетый немцем, и сказал, чтобы мы не выбегали из ворот навстречу советским бойцам. Вокруг все заминировано… Да куда там! Как только бой начался и ворота распахнулись, оставшиеся в живых побежали навстречу освободителям! А тут и правда — мины! Сколько тогда народу погибло, страсть… А я так и стояла посреди лагеря, как во сне…

Знаешь, мне вот 85 лет, а снится война до сих пор. В слезах просыпаюсь. Потом уже, после освобождения, узнала, что командира нашего Бумажкова больше нет. Убили его, предали».

Сведения о командире Полесского отряда партизан не пришлось долго искать: он Герой не только Советского Союза, он национальный герой Белоруссии — Тихон Пименович Бумажков. В конце июня — начале июля 1941 года был одним из организаторов истребительного отряда, а затем на его основе — партизанского отряда «Красный Октябрь» в Белоруссии, в котором стал комиссаром. Взаимодействуя с частями Красной Армии, отряд наносил удары по тылам и штабам противника, уничтожал мосты. 6 августа Тихон Бумажков первым из партизан был удостоен звания Героя Советского Союза. В августе 41-го был отозван в Красную Армию. Погиб при выходе из окружения в бою в районе деревни Оржица Полтавской области. Возможно, в результате предательства.

Для Ольги-Кнопки война закончилась. Были документы, с которыми девочка, которой уже исполнилось 15 лет, пыталась прорваться на фронт, но суровая мать порвала их: «Хватит, навоевалась…» Возможно, теперь бы они пригодились: пенсия у Ольги Григорьевны небогатая… Зато душа широкая: сколько всего рассказано за накрытым к нашему приходу столом! И грустного, и страшного, и веселого. На прощание я получила подарок: красиво вышитую салфетку: «Нынешние девчата и не знают, как мы вышивали, как украшали себя. Пусть она будет напоминать обо мне…» Спасибо.