Каштанка с примесью Му-Му

Недавно я писала о вандалах, осквернивших кладбище в селе Надежда. Кто бы мог подумать, что из-за этой статьи я окажусь между молотом и наковальней. Там, на кладбище, на меня буквально накинулись армянские женщины, обличающие в моем лице всех русских (почему-то), совершивших это преступление. А потом стали раздаваться звонки от дорогих читателей: «Что это вы так уж за них заступились, а? Считаем, что вас купили, статью заказали. И вообще, все проклятия вам на голову за это!» Я даже плакала от обиды. А дочка смеялась: «Мам, ты сама-то кто? В тебе русского-нерусского, как и в папе, ну просто ужас сколько!». В общем, обиды и слезы прочь. Будем думать о себе. А и в самом деле, я сама кто? Всю ночь ворочалась, вспоминая по кусочкам свою родословную, все, что мне рассказывала бабушка Анна Кузьминична, с пронзительно зелеными до самой смерти глазами и оч-ч-чень горбатым носом. В общем, потерла себя, как говаривал Тургенев, и на поверхность всплыла такая дворняжка!.. Каштанка с примесью Му-Му.

Предок мой прибыл в Россию еще в 1812 году. Как его звали точно, не знаю, но предполагаю, что был он крестьянин Жан, Поль, Жак или вообще Жан-Поль какой-нибудь. Прибыл он сюда с благословенной Корсики, с которой и поныне правительство Франции не знает, что делать. Очень уж самостоятельные люди там живут, с гонором. Предводительствовал в неблагородном деле войны и грабежа уроженец Корсики император Наполеон. Это обстоятельство до сих пор в моей семейной судьбе играет некоторую роль. Если на меня злятся домашние, то грозятся отправить в известное заведение, к Наполеонам, Лениным, Александрам Македонским. А когда показывают очередные бои на родине далеких предков, все прямо к телевизору: «О, смотри, мам, наши, наши рубятся! Крас-с-савчики!» В общем, когда авантюра теплолюбивых французов провалилась, и батька Наполеон позорно бежал, предок мой Жан-Поль, будучи человеком разумным, решил, что надо приживаться в снегах. Крестился в православие, получил фамилию по месту рождения и стал Корсиковым Иваном. Женился на воронежской бабе и начал новую, «русскую» жизнь. Был он отменным кузнецом (ах, как хочется, чтобы он был бы марокканским или алжирским пиратом! Но, увы… кузнец) и не любил морозы. А потому решил перебраться на юг и окончательно осел то ли южнее Ростова, то ли севернее Кубани (с границами тогда была некоторая неразбериха), на одном из многочисленных хуторов. Там же был принят в казачество, дал присягу. Думаю, что решающим фактором тут было его кузнечное мастерство. Жены воронежской у него уже не было, и вот дальше точно знаю, что взял он в жены «выморочную» цыганку. Ее бросил табор, чтобы не убивать уж: совсем юная девица была черной от побоев. Ванька, новонареченный Корсиков, ее и пригрел. Сам-то уж староватый был. Истории эти можно все-таки считать достоверными: очень уж любили мои многочисленные бабушки рассказывать про старину, а им рассказывали их бабки-мамки. «Ох, унуча, как же он ее бил!..

И-и-и… Как бил!.. Она черная была, как земля, а все нам рассказывала, как Ванька бил ее…» — «Как рассказывала, когда?!» — «Ну, так она же в тридцать третьем проклятом померла… Померла-а-а…» Моя прапрапрабабушка умерла в возрасте 115 лет от голода! А может, ей и больше было, кто там считал-то? Кстати, ее могилку мы несколько лет назад разыскали на семейном кладбище, что «ведется» как раз с тридцатых годов прошлого века в Александровском районе. Тем не менее родила ему цыганка тогда двоих сынов, а один из них стал отцом моего прадеда казака Кузьмы. Но казак Корсиков Кузьма оплошал: пять девок на свет произвел и одного всего сына, деда Семена. Девки, Нюрка, Аксюта, Дашка, Уляша и Лена, и были моими бабушками. Все прожили почти по веку (все на одной улице, кстати), и только моя родная бабушка Нюра умерла очень молодой, в 82 года. Баба Лена чуть не до ста лет сама «под лопату» обрабатывала огород. Такая бабка была, чертяка в юбке, и если про нее одну рассказывать, то всей газеты не хватит!

Почти два века цыганский народ какими-то непостижимыми нитями связан с моей семьей. Моя мама, сестра, тетя одна, брат и еще некоторые, да та же бабушка Нюра – точно старухи Изергили: черные, «лупатые», носатые, лицами смуглые… В сорок седьмом, через два года после войны, моя судьба вообще могла повернуться неизвестно куда: мама, полуторагодовалая кроха, потерялась. Бабушка, как и все женщины нашего крошечного сельца, уходила за травой такой, «свинушками». Из ее корней пекли лепешки, малосъедобные, но все-таки… Маленькую Настю оставила на попечение старших детей. Те заигрались. И все. Дитя пропало, как сквозь землю провалилось. Обыскали все что можно, в колодец заглядывали. А колодец у нас был метров пятнадцать глубиной, дна не видно. И там, на крошечном пятачке блестящей воды время от времени показывались «бульки». «Ну все, утонула!» — падала в обморок бабушка. Но не может же утопленник несколько дней кряду пузыри пускать? В общем, через две недели, когда уж и не чаяли найти мою маменьку, пришли в село цыгане: «Тут никто детей не терял?» Оказывается, нашли ребенка далеко за селом, и бабушка всю жизнь удивлялась: как у нее сил хватило уйти в такую даль? Потом цыгане стояли у нас за садом целым табором, и бабушка цыганок, вернувших дочку, кормила «ладиками», испеченными из тех самых корешков. «А что ж? И у них был голод, как же было не дать?» А если бы не вернули цыгане? Кстати, мое раннее детство тоже проходило в таборе, долго стоявшем там же, в удобном месте, за нашим садом. Помню старую цыганку, толстую, во множестве юбок. Она называла меня Папушей (куколка), учила «бить плечами», зажав мое тельце между могучими коленями. Она курила, и мы, малышня, подбирали окурки, и почему-то думали, что они сделаны специально для нее. Искали на них надпись какую-то особенную.

Мою бабушку Нюру, Анну Кузьминичну Корсикову, первый раз выдали замуж в шестнадцать лет «за богатство»: «Прожили мы с ним немного. А свекор был хохол, в штанах атласных, широких и на голове чуб висел, длинный, как коса у девки за спиной болтался…» Когда разразился голод 21-го года, лишилась моя бабулечка всего и главного: сыночка. «Помер с голоду. А что ж? Много народу мёрло, у нас за хутором яма была во-о-от такая! Я Павлика в половичок завернула, принесла, выпросила у дядечки, что мертвых известкой засыпал, чтоб под стеночку положил мово сыночку… «Иди, иди отсюдова, деточка, все сделаю…» А сам еле-еле на ногах держится… Не знаю, как выжили тогда?..»

После неудачи с первым замужеством моя бабушка Нюра долго замуж не выходила. А потом, в середине тридцатых, сошлась она с донским казаком Иваном Стефановичем Мелиховым, к тому времени расказаченным, вдовцом с четырьмя детьми. Отец его, Стефан Мелихов, имел «в кровях» турков. Фамилия Мелихов произошла от Меликов, да и в лице его тюркские черты были весьма заметны. Особо это отразилось на моем дяде Георгии Ивановиче: сам черный, глаз у него был ястребиный. Когда мы неграмотной бабушке вслух читали «Тихий Дон», она плакала и все говорила: «Во-во, энто ж за мово соседа написано… А это за вашего дедушку, детки…» Дед захватил четыре войны: первую мировую, гражданскую, финскую, и прошел с обозом через всю Великую Отечественную… К концу войны у него уж ноги не было, и как он ковылял за кониками своими, непонятно. Умер дедушка в 1962 году, и я до сих пор жалею, что не захватила его. Теперь они все упокоились рядом: дедушки, бабушки, все пятеро, на одном кусочке земли.

Папаша мой, Алексей Тимофеевич, чьих кровей был, не знаю. «Бешаный был, Наташа! Унуча, быка кулаком бил! Веришь?! Как схватить его за рога, да как дасть ему! Тот и на бок, и с копыт долой!» Бабушка радовалась за неудачного зятя, что ли? Я не помню своего отца, он рано умер, но иногда думаю: вот бы сейчас хоть на минутку встал он да пришел ко мне? Люблю его очень. У меня есть одно его фото: невозможно кудрявый блондин, с широким африканским носом. Кстати, и родилась я в День освобождения Африки. От кого-то там. Первым человеком, которого увидела моя дочь, был черный-черный негр. Она ему в руки родилась, так вот случилось у нас с ней. И с самых малых лет прилипала носишкой к телеэкрану, когда там черные бегуны-прыгуны побеждали белых.

Однажды я, отходя от наркоза после операции, вдруг заговорила на цыганском языке, чем безмерно напугала соседок по палате. Я очень прилично могу читать на французском, при этом не понимая ни слова и догадываясь лишь приблизительно о смысле прочитанного. Генетика, что тут скажешь! Еще обожаю золото! Без всяких побрякушек, висюлек, оборок и бубенцов вообще не представляю, как жить?! Мама, скромная женщина, не знающая косметики, иногда смотрит на меня, подперев голову рукой: «Ну, в кого ты у меня такая?..» А моя дочка: «Ба, да ладно тебе! Идите лучше, смотрите по телеку, что ваши творят!» А там, на Корсике, наши бьются!..

Ну вот и написала свою очень приблизительную родословную. Вы внимательно прочитали? Да ведь это же и о вас, дорогой мой читатель! Каждый из нас, хоть немножко покопавшись в своих корнях, найдет там такое! Я фильм один помню: американский полицейский люто ненавидит негров, а потом вдруг выясняется, что его родной брат чернее самого черного… И вот стоят два старых человека, белый и черный, обнялись и плачут над могилой своей черной матери… Кстати, об Африке: ученые все-таки нашли подтверждение того, что праматерь наша Ева была африканкой. А вы что думали? Просто история, как невероятных размеров миксер, взяла да и перемешала всех! И если у скандинава ученые нашли прямых родственников в каком-то там колене нигерийца, то у северного индейца – польку, а у итальянца – эскимоса… Вот такие дела. Родственнички мы все, родные души. И если вы уверены, что знаете свои корни до «десятого» колена, то это вовсе не значит, что в «двадцатом» у вас было «однонационально». А если так, то что мы делим на этой планете?

Наталья Буняева-Мелихова.