Кто портит наши жизни

Второй год я являюсь членом краевой комиссии по помилованию. С перио-дичностью один раз в месяц мы, члены комиссии, собираемся, чтобы рассматри-вать ходатайства заключенных либо об УДО (условно-досрочное освобождение), либо о снижении срока пребывания в местах изоляции. Члены комиссии перед каждым заседанием выезжают в места заключения для личной встречи с подавшими на апелляцию, встречаются с родственниками осужденного, с представителями потерпевшей стороны, администрацией места жительства, руководством прежней работы и т.д., чтобы получить объективную оценку личности человека, достоин ли этот человек помилования. И, как правило, абсолютное количество рассматриваемых дел остается без удовлетворения подобных ходатайств.

Вереницы дел, проходящих перед нашими глазами, не могут не показать, на-сколько эти люди потеряли элементарную бдительность, насколько пристрастие к тем или иным пагубным привычкам не может не закончиться правонарушениями: насилием, нанесением увечий или даже лишением жизни людей.
Как много, оказывается, людей в нашей стране не живут полноценной и добротной жизнью. Без боли в сердце невозможно смотреть на малые поселения, хутора и деревеньки, которые время, к сожалению, непременно сотрет с лица земли. А ведь этим деревням сотни и сотни лет, и социальные условия век и полвека назад были значительно хуже. Так что же, значит, раньше люди были цепче, увереннее стояли на ногах, не боясь всевозможных невзгод: ни засухи, ни политических перемен, ни войн. Все перенес на своих плечах простой русский мужик. А вот теперь - конец! Нет той прежней крестьянской жилки - тонка стала, а тут еще и пьют все, от мала до велика. О каком возрождении села пишут декреты в Москве, кто ее, обиженную и обобранную деревню, на ноги ставить будет? Почему же все это стало возможным?
В лихие военные годы женщины на коровах землю пахали, а теперь и все мужики дома, а техника развалилась, как будто у них руки стали расти из другого места - ни за что не хотят браться. Сиднем сидят на завалинках, курят, ругаются да вино пьют, а напившись, дерутся или плачут. Стыд, да и только! Да и малышня вокруг них вертится, так и учатся у старших баклуши бить. Что же послужило причиной упадка внутренних сил, былой уверенности в себе, былого трудолюбия, да такого, что и суток не хватало, чтобы везде управиться: и на пашне, и по дому?
Одна многодетная семья (шестеро детей мал мала меньше - старшей девочке 12 лет) живет в райцентре и, на удивление, нормальная: отец преподает в техническом кружке (учит ребятишек самолетики строить), снимают хатенку в 24 квадратных метра (хозяйка в психиатрической больнице, а они за хатой и присматривают, так как своего жилья нет). Так вот администрация района предлагает им уехать в развалившийся совхоз (там есть недостроенные дома) и даже грозится помочь материалами, ну, естественно, и земли бери хоть гектар, хоть два. Ан нет, не хотят срываться с обжитого места, боятся в глухомань ехать (а это всего за 30 километров), ибо весь этот совхоз спился - чему дети могут научиться там? Вот и боязно, хоть и заманчиво.
Почему так измельчал человек земли, на котором и держалась земля русская? Видно, что-то надорвалось у него внутри. Еще бы! Семьдесят с лишним лет чуть ли не палкой гоняли на работу: без денег, за трудодни, паспорта не давали, чтоб не поразбежались, и отбили желание самостоятельно мыслить. И еще сплошные наказания: то за колоски в тюрьму сажали, то налогами облагали каждую вторую курицу, что дома держали, то траву в лесополосах своему скоту косить не разрешали, вот и опустились руки у мужика. Но главное - это то, что исчезла вера, и даже дело не в вере в Бога, хотя и от нее, как могли, отгоняли, а в том, что исчезла вера в то, что в жизни бывает просвет, что ее сущность может излучать не только темные краски, что то место, где они живут, не деревня Гадюкино, и что радость может быть причиной не только после выпитой сивухи, а так просто, без всякой натяжки, сама по себе. Если у кого дети не успели спиться, еще учась в школе, родители любыми ухищрениями стараются отправить их в город, подальше от этой дремучей и беспросветной реальности. Работы нет, а если есть, то за такую зарплату, которую стыдно назвать зарплатой, и руки не поднимаются делать ее (работу) как следует. Замкнутый круг, из которого невозможно выбраться по своей воле, остается два пути: либо на кладбище, либо в тюрьму.
Мужики - слабые натуры, они ломаются, как тростинки, даже без посторонней помощи. И как только вступают в этот заколдованный круг невостребованности, безработицы и наличия алкоголя, то мало кому удается остаться за его пределами. У женщин все-таки больше духа ответственности и за семью, и за огород, и за скотину, и везде она одна. Хорошо если дети помогают, а так головы не поднимает от земли, горшков, навоза. Как будто семижильная. Хотя не редкость сейчас, и баб ломает жизнь, а уж если баба начала пить, то тогда все: хозяйство запущено, огород зарос лебедой, в хате хоть шаром покати. Детей забирают родители этих горе-родителей, а им остается сплошное дно жизни.
Почему же тогда, в тридцатые годы, когда под дулом револьвера забирали единственную корову-кормилицу да вывозили посевное зерно, пухли с голоду, но духом не падали, из крапивы и из лягушек супы варили да выживали, незнамо и неведомо как, но выживали - знать, надо было, ибо дух и внутренняя необъяснимая сила не позволяли сломиться воле человеческой.
Никто не может никому из нас испортить или наладить в высшей степени свое личное взаимоотношение с жизнью, как каждый из нас сам себе. Но мы все без исключения полагаем, что для этого (чтобы вылезти из личного кризиса) кто-то (добрый дядя) или что-то (добрые законы) должны создать некие внешние предпосылки для последующего внедрения в наши жизни. Но на самом деле все обстоит наоборот: вначале мы, каждый из нас, должны изменить себя на внутреннем плане (измениться в сердце, измениться в душе), но, пожалуй, правильнее сказать - дать возможность своему сердцу и своей душе проявить свои качества в нас и через нас. И только в этом случае возможны обязательные и непременные изменения внешних обстоятельств жизни. Наверняка у наших предков, переживших гражданскую бойню, голод, коллективизацию, войну и послевоенную разруху, и была эта связь со своим внутренним существом, которое и помогало, и определяло неистребимую тягу к жизни.