«Лебенсборн»: дети Гитлера

Он – дитя Гитлера. Подарок тирану, дьяволу, не знаю, как еще назвать этого несостоявшегося художника. Виктор – красивое дитя, чего там. Ему 74 года. Высокий, гири кидает, видно, как бугрятся мышцы на руках. В профиль напоминает льва: грива седых волос – кажется, что время их не касается. Высокий лоб, римский нос, синие глаза под нависшими рыжеватыми бровями и сетка глубоких, благородных морщин... Тевтонец! Голос глубокий, без старческих ноток. Не стал фотографироваться, все-таки давняя болезнь  – страх, не отпускает...

Кто я?..

Всю жизнь Виктор Петрович старался восстановить свою родословную. И не просто восстановить, пытался понять, КАК ЭТО – рабство или что? Родился он в 1940 году, в апреле. В маленькой деревне Нидерешах, под Мюнхеном. Там было одно из отделений странной, сегодня уж полузабытой организации, «делавшей» солдат для фюрера. Технология производства проста до банальности: одураченные пропагандой или просто запуганные насмерть арийки (конечно, после тысячи проверок) помещались в особняки, в удалении от всего остального мира, и там их, как животных, сводили с чистокровными арийцами. Фронтовиками, приехавшими домой из сдававшейся без боя Европы, с такими же чистопородными парнями из «гитлерюгенда». Сошлись-разошлись. А плод этой «любви» передавался в другое отделение организации. Ребенка кормили, и не только едой, но и байками о всемирном господстве.

Конечно, на этой фабрике, как и на других прочих, случались сбои: ребенок родился с темными глазами или калекой. Или, не дай Бог, близнецы. С этими «отходами» никто не церемонился: всех ущербных отправляли в концлагеря. К врачам, проводившим изуверские опыты над детьми. И «благодаря» опытам доктора Менгеле, заправлявшим лабораториями, мы теперь знаем, что такое парацетамол, к примеру. Мало кто знает, что дальше всех пошла Норвегия: там дети из «Лебенсборна» изучались в специальных лабораториях. Им меняли окраску радужки глаз, на них изучалось действие опиатов, мескалина (вытяжка из галюциногенных грибов), ЛСД. Уж война давно закончилась, а норвежки, по воле или неволе вступившие в связь с арийцами, считались государственными преступницами. Могли и расстрелять. А детей... Да тоже – просто убить. Известны случаи, когда над пятилетним малышом толпами изгалялись взрослые люди. Пока ребенок не погибал от насилия. Да что далеко ходить – самое известное дитя «Лебенсборна» Фрида Лингстат, солистка АББЫ, встретилась со своим отцом, будучи уже взрослой. Контакта не получилось...

Что такое «Лебенсборн»?

Так было: немцы, открывшие архивы Штази, успели спасти от уничтожения документы «Лебенсборна».

Справка: Организация «Лебенсборн» (в переводе с немецкого – «источник жизни») была основана 12 декабря 1935 года по приказу рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Первоначально её создали как сеть приютов, куда девушки Германии могли сдавать незаконнорождённых младенцев. От обоих родителей, сдающих мальчика, требовались справки о расовой чистоте, отсутствии хронических болезней и судимости. По словам Гиммлера, «Лебенсборн» – это «фабрика  арийцев» для создания «идеальной нордической расы», которой предстоит заселить территории Чехии, Польши и СССР. С 1940 г. функции «Лебенсборна» расширились – организация приступила к открытию пунктов в захваченных странах Европы: десять – в Норвегии, три – в Польше, два – в Дании, по одному – в Нидерландах, Франции и Люксембурге. Свои действия организация прекратила ближе к концу войны. Дольше всех просуществовала в Норвегии.

«Нас спасли русские солдаты»

Виктор знал, кто он: «То ли память подбрасывает сюжеты?.. Войне конец. Мы всеми забыты и заброшены. Вшивые, голодные малыши, нам было-то лет по шесть. Были с нами орущие младенцы, их тоже бросили на произвол судьбы. Все горело, взрывалось, мы находились в каком-то помещении без окон и дверей. Мы, видимо, были те, кто родился в Германии, истинные арийцы. Но были и дети, сотни тысяч, привезенные на «онемечивание» из Советского Союза, Польши, других стран. Им внушалось, что теперь для них – наивысшая честь: они стали арийцами. Эти дети передавались зачастую в семьи особо проверенных немцев: там из славянских детей делали настоящих немцев. И, знаете, думаю, у многих получилось... Когда я был в Германии, встречался с такими немцами. Пытался им объяснить: ты же белорус или украинец! Нет, я немец и мать моя немка. Из их памяти просто стерли родителей, города и села, откуда вывозили белокурых детей эшелонами. И хорошо, если эти дети попадали в семьи не самых жестоких последователей фюрера.

...Когда нас, несколько десятков малышей «недельных» до семи лет (я был чуть ли не старшим), обнаружили советские солдаты, они не поверили в то, что мы не пленники. В то, что мы «разведены» по принципу кролиководства. Наших матерей не было: они разбежались кто куда, памятуя о том, что пришли варвары с востока. Про отцов вообще не говорю: их просто перебили на фронтах. Отец тогда – редкая птица... Да...»

Виктор Петрович Эбернау (немецкая фамилия по найденным сведениям об отце) живет и работает в Ставрополе уже лет тридцать. Приехал из Тольятти. Именно туда, в бывший Ставрополь-на-Волге пришел эшелон с детьми из Германии. Их выгрузили на перрон, разбили по отрядам. Потом в кузова грузовиков – и вперед, к новой жизни! Война-то окончилась, а советский режим не был так строг к детям, как к взрослым. «Нас привезли в детский дом. Мы не знали русского языка, не знали местности, мы всего боялись. Я вот иногда смотрю передачу про клонов каких-нибудь и думаю: а зачем далеко ходить? Мы и были клонами: непонятно кто и откуда. Не просто сироты, а вообще даже и не люди, что ли... О чем нам неустанно толковали наши воспитатели. Которые, впрочем, за нас же и заступались, если кто обидеть норовил. В школе меня, маленького по росту, просто били едва ли не каждый день. Однажды чуть не убили старшие ребята, кинули в силосную яму, и там я, истекающий кровью, как-то выжил. Вытащили через пару дней – и срочно в больницу. В общем...

Немчики

Детство мое было страшным. К примеру, если у русского мальчика погиб отец на войне – это было горе для его матери и гордость для него самого. Как же, отец – герой! А уж если возвращался, да с наградами, да если еще давал надеть какую-нибудь медаль... Тут уж детской индюшиной гордости не было предела. А мы тихонько плакали под одеялами в интернате, привезенные из ненавистной Германии «немчики».

Я не пытаюсь давить на жалость – но все мы родом из детства и кто-то вспоминает, как кораблики пускал по ручьям. Я и мои товарищи помним, как прятались от любопытных глаз: «Гля... Черт-те шо идет! А хто твой батько, га?» Это украинцы так нас встречали: их тогда много было в городе».

Семилетка осталась позади. В 14 лет Витя поступает в ФЗУ, аналог исчезнувших ПТУ. Там учится гайки крутить. Выучился – и в армию. «И куда ни шел, мне казалось, что за мной так и тянется шлейф: безродный, я – никто! В армии повезло: что-то странно сдвинулось: похоже, мое личное дело кто-то тайком переписал. В общем, о Германии ни слова: сирота, да и все. А что с акцентом? Так латыш! Они все так говорят. Честно, до сих пор не знаю, чья добрая рука избавила меня от клейма».

Красота не спасла семью. Она и мир не спасла...

Уже в 61-м женился. Через 10 лет развелся: «Чуть вены себе не вскрыл! Женился по какой-то ненормальной любви. Красивый был – ужас просто! Без смеха: девчата вереницами ходили. Под окнами общежития ночевали! А я какой-то, как замороженный: ну не тот темперамент, как сейчас любят говорить. Взял фамилию жены: наплел ей, что называется, «восемь бочек арестантов»: мол, фамилия неблагозвучная. В загсе денег приплатил, и мои следы, как мне казалось, утерялись навсегда. Я – гражданин Советского Союза, свободный, рабочий, женатый! Уж двое детей было, когда я в порыве не знаю зачем зашедшей ко мне откровенности признался жене, кто я и откуда. А у той отец – фронтовик. Ну и завертелось: разошлись по идейным соображениям. Детей я больше не видел, хотя алименты платил исправно. И знаете, что удивительно? Моя первая жена сейчас живет в Германии! В Кёльне, с сыном, которого у меня отняли. И другой сын там же... Так вот».

Виктор встряхивает головой и как-то обреченно смотрит в небо сквозь лобовое стекло: любил ее, наверное...

Согласилась на всю жизнь!

Второй брак оказался весьма успешным. Никакой особой любви... Познакомились с Валентиной более чем странно: на похоронах ее единственного сына. Их бригаду отправили помогать: перенести, поставить, машины, опять же... «Я ее месяц возил на могилу к сыну. На такси, своей машины еще не было, хотя получал я уже вполне прилично: не хотелось тратить... Облагораживал могилу ее мальчика: плиткой все выкладывал, цементировал там что-то. Она приезжала, ложилась на могилу и часами лежала молча. Я курил рядом: то на камешке каком присяду, то на лавочке, которую сам же и соорудил. И через месяц говорю: «Валь, выходи за меня... Я не обижу тебя ничем. Ну ты посмотри, простынешь, заболеешь и все, умрешь. А так – может, еще ребеночка родим. И она – СОГЛАСИЛАСЬ! Прямо тут, у могилы сына, через сорок дней после похорон! Тосковала страшно, пока не родился Александр, наш первый общий ребенок. Мы оба прошли через трагедии жизненные, поэтому ей я как-то спокойно доверился, все рассказал, кто, откуда, что я за выкормыш. И ничего! Ни слова упреков или каких-то обсуждений: было и было. В самом начале девяностых, когда все возили штопоры и лампочки в Польшу на обмен, я поехал в Германию. Там добрался в архив спецслужбы, регулировавшей все и вся в стране.

Немецкие архивы

В Берлине она тогда была, эта архивная контора. Я нашел документы на тот дом, где родился. Нашел досье на своих же друзей, с которыми встречаемся, как однокласссники, каждый год, в первую субботу февраля. Мы – дети «Лебенсборна», подарок Гитлеру. Вспоминаем, кто что помнит, рассказывает. Я даже мать тогда нашел: жива, курилка! Меня не признала, да вообще никак не отреагировала: покурили с ней, и все. Про отца ничего, кроме фамилии, не нашел. Ну и то, что звали Паулем, да что чистый ариец. Вернулся, собрал, кого мог. В Волгограде нашлись несколько активистов. В Ставрополе нас только двое, да так, по стране разбросаны... Есть натуральные немцы, вроде меня. Есть «привозные». Как ни странно, мы живы. Ну то есть – не умираем. Как встретились в 92-м впервые, так и встречаемся каждый год. Женщины не хотят это вспоминать: им похуже нашего досталось в детстве... Нет, общественной организации мы не создавали. Может, и есть где в России, не знаю. Встречались и с немцами, и с норвежцами. Там как-то их права защищаются. Мы не хотим афишироваться, мы даже не знаем, как назваться, да и надо ли? Все состоялись, как люди. Кто-то более успешен, кто-то менее. Есть среди нас и просто работяги, художник есть (такие страшные картины пишет!..), есть двое джазовых певцов, ровесники, живут вместе, как-то поддерживают друг друга. Старики мы уже...»

Мысли на полях тетради: Да ладно, думаю. Старики... Вы, Виктор Петрович, подковы гнете. В отместку той жизни, что вас гнула и ломала под себя. А поди же: говорите округло и красиво, как лорд какой, начитан, несколько европейских языков знаете. Все в вашей взрослой жизни пристроено, пригнано аккуратно, накоплено... А кто где родился? Кого-то ж вообще в чистом поле нашли... Главное, что вы, геноссе Эбернау, рожденный в смертельном вихре войны и предназначенный для той же войны, сеете вокруг себя жизнь. Внуков у вас вон семеро... А Родина? Если плачется за ней – плачьте! Мир большой и жизнь длинная, да и Германия в трех часах лета.