Легенды и были из истории ставропольского Немецкого моста
.(Продолжение. Начало в №№ 46-47, 48-49, 72).
Лютеранский пастор Буркгарт был владельцем участка на Второй Мамайке, где сейчас находится Немецкий мост, всего лишь год. Но именно в это время секретарь Ставропольского статистического комитета Иосиф Викентьевич Бентковский собирал сведения о Ставропольской губернии. Составленная Бентковским карта и «Список населенных мест по сведениям 1873 года» увековечили имя убитого дивизионного проповедника в географическом топониме «хутор Бургхардта». Удивительно, что хутор, который никогда не был самостоятельным населенным пунктом, так как входил в городскую черту, попал даже на составленную профессорами Э.Ю. Петри и Ю.М. Шокальским карту Европейской России 1903 года в «Большом всемирном настольном атласе Маркса», фундаментальном отечественном издании 1905 и 1910 годов. В самом же Ставрополе к концу XIX века в описании городских участков хутор Бургхардта исчез, но появилась Бургардтская группа. Группами называли городские участки, где из-за разреженности или беспорядочной застройки не было улиц. В 1914 году в городе, помимо улиц, площадей и переулков, было 17 групп. Читатель уже, наверное, обратил внимание, что фамилия Буркгарта в топонимах варьирует, но это обычное дело не только для российских документов, но и для всей истории этой старинной германской фамилии...
Крестьянам немецкой колонии Августам имение на речке Второй Мамайке принадлежало 40 лет. Иоган Август и еще 12 немецких семей в 1838 году переселились из Пруссии в Екатеринославскую губернию (ныне – Запорожье). В 1843 году колонисты вновь двинулись в путь в поисках лучших мест. Поселяться разрешалось только вблизи от уже существующих колоний, и целью путешествия стало такое место под Тифлисом. Но свободной земли для вновь прибывших не нашлось, и пришлось повернуть обратно. Управляющий колониями Лазаревский направил их «в урочище Липовая балка на р. Татарке» в 12 верстах от Ставрополя. Земля здесь, на кромке Сенгилеевской котловины, была свободна, но совершенно непригодна для земледелия. Чернозема было мало, лишь «на поверхности скал и между ними» (скалами колонисты называли выходы камня-ракушечника), а стоило его вспахать, как ветер выдувал и почву, и посеянные семена. Из-за засухи лен рос плохо, а картофель и вовсе не родил. На солоноватых почвах погибали саженцы винограда и фруктовых деревьев. Тем не менее в 1846 году переселенцев закрепили здесь, во вновь учрежденной колонии Иоганнесдорф. Вскоре она приросла выходцами из Саратовской губернии. Из года в год крестьяне подавали прошения о переселении в лучшие места, но их не слышали. Общественные расходы колонисты оплачивали деньгами, полученными от сдачи земли в аренду горожанам под выпас скота. А в остальном каждая семья тянулась, как могла.
Иоган, по-видимому, был человеком самостоятельным, независимым и своенравным. В 1847 году за «неисполнение приказания шульца (старосты), ослушание наставлений пастора и другие поступки» общество колонистов просило самого кавказского гражданского губернатора удалить его из колонии. Пришлось Августу просить у всех прощения. Пока семья, как и другие колонисты, вела хозяйство, трудясь на огороде и ухаживая за скотом, Иоган занимался «извозчиством». Покидающий свое селение российский подданный, не имевший паспорта для свободного местожительства, без специального дорожного документа мог быть арестован как бродяга. Поэтому колонисты-перевозчики на каждую поездку получали «билет». Из одного такого билета узнаем, что Иоган Август занимался постоянно перевозкой на своих лошадях разных изделий (так могли называть и сельскохозяйственную продукцию) по найму в Ставрополь, имел жену и малолетних детей, и что один военный чиновник летом 1861 года нанял Августа доставить его в Тифлис, дав задаток 10 рублей серебром.
В таких условиях вырос сын Иогана Мартын. Как и отец, он занялся извозом. Известно, что в мае 1861 года вместе с колонистами Францем и Христианом Ребантами он получил билет для поездки в крепость Грозную. К началу 1878 года Мартын заработал деньги на покупку имения Буркгарта, полностью расплатившись в 1881 году. Было ему сорок с хвостиком. Растили они с женой Доротеей Мартыновной четверых детей: старшую дочь Жозефину Генриету и малышей Карла (по-русски - Корнея), Каролину и Иогана-Мартына (или просто – Мартына). Жили они, или нет на Второй Мамайке, переехав из Иоганнесдорфа, или сдавали землю в аренду, мы не знаем. Если жили, то первое время. А потом Мартын Иванович заработал еще на одно «имение» – на левом берегу Гремучего ручья перед впадением его в речку Первую Мамайку. Здесь, на самом краю города, семья обосновалась, а до хутора было рукой подать – полчаса ходу.
Хозяйство было крепкое. Не бедствовали. Когда в 1896 году Мартын Иванович умер, при разборе его бумаг неграмотная Доротея Мартыновна обнаружила векселей на 845 рублей. Занимали у Августа деньги и горожане, и многие колонисты Иоганнесдорфа. Жозефина Генриета была уже Клёксина. Ее муж, тоже колонист, был из семьи, которая когда-то купила у вдовы Буркгарт коров. Карлу было 19, Каролине – 15, Мартыну – 13 лет. И вот, уже в третий раз, участок на речке Второй Мамайке в интересах несовершеннолетних наследников был передан в управление Ставропольского сиротского суда, описан и оценен. К этому времени здесь числилась единственно земля «с одною на участке землянкою».
Из отчетов опекунши Доротеи Август в Сиротский суд узнаем о некоторых моментах жизни семьи: сад и землю на хуторе сдавали в аренду, купили плуг, чинили инвентарь, в 1899 году «издержки на женитьбу Корнея» составили 270 рублей, а «на выдачу в замужество дочери Каролины и приданое» потрачено 530 рублей. Новый член семьи зять Петр Васильевич Бакин был русским жителем Ставрополя из крестьян деревни Солодухи Ковровского уезда Владимирской губернии.
В 1909 году начался судебный раздел хутора между наследниками, но соглашения достичь не удалось. Мартын-младший жаловался, что ему выделяют самую неудобную часть. Поэтому суд наложил запрещение на имение, а пока наследники договорятся, опекуном назначили Бакина. Хутор в который уже раз описали. Из описи следует, что имение на Второй Мамайке за 10 лет было возрождено. Теперь уже на левом берегу ручья появились крытый камышом трехкомнатный каменный дом, два сарая, дощатый амбар, «выход» из лома и штучного камня (видимо, погреб).
Когда в 1912 году в Ставрополе заговорили о строительстве железной дороги на Армавир и Туапсе, хутор на речке Второй Мамайке формально находился в неразделенной собственности Августов, но жил здесь Карл. Жозефина Генриета, наверное, получила свою долю деньгами, как и Мартын, купивший на Новом Форштадте сразу три участка. Бакины хозяйствовали в имении на Гремучем ручье. Всем владельцам, по участкам которых должна была пройти Туапсинка, предъявили для заполнения бланк расписки, что они оповещены об отчуждении части их земли под строящуюся линию. Общество Армавир-Туапсинской железной дороги брало на себя компенсацию убытков, размер которых определялся в ходе переговоров с собственниками на заседании специальной комиссии.
Трасса должна была пересечь весь «немецкий хутор», как называли это место в губернском городе Ставрополе. От южной до северной границы участка Августа, с одного берега речки Второй Мамайки на другой планировалось уложить крутую петлю дороги поверх очень высокой насыпи, а для журчащего ручья оставить в насыпи водопропускную трубу.
Работы начались 15 марта 1914 года. Среди еще голых фруктовых деревьев строители поставили два больших барака с высокими дощатыми двускатными крышами. И в тихом малолюдном месте на несколько лет закипела жизнь. Потянулись вереницы подвод, которые везли и везли до самого Рождества грунт, поднимая левый берег до высоты правого. Землю набирали тут же, подрезая склон. И сразу наткнулись на древний могильник.
Сейчас любым строительным земляным работам предшествуют обязательные археологические изыскания. Но и в начале ХХ века к вопросу сохранения древностей относились очень серьезно. В договорах с подрядчиками Общество Армавир-Туапсинской железной дороги оговаривало, что при находке «ценных или имеющих археологический интерес» предметов строители должны немедленно принять меры к их сохранению. Могильник был вскрыт, и все извлеченные ценности переданы в музей Георгия Константиновича Праве, где и хранятся поныне. Фотография с места раскопок уже напечатана во второй части нашей статьи. А кинжалы-акинаки, обнаруженные близ хутора Августа, можно увидеть в витрине «Скифы» зала археологии.
В самом удобном месте для пересечения железнодорожной линией долины Второй Мамайки находится Мокрый Лог, правобережная балка с близким к поверхности залеганием водоносного слоя. Поэтому кроме сооружения насыпи потребовалось создание сложной дренажной системы из двух рядов очень глубоких бетонных колодцев и соединяющих их водоотводных подземных каменных каналов. Выкопанную при этом землю надо было отвозить недалеко в сторону. Работы оплачивались Обществом АТЖД, если расстояние для перевозки было больше 50 саженей. Но в данном случае грунт нужно было отсыпать поблизости. То есть перевозить бесплатно. Подрядчик решил сэкономить и указал рабочим сваливать грунт не в сторону, как полагалось, а на место будущей насыпи.
Скупой платит дважды. В начале 1915 года в проект железной дороги внесли изменения: на Второй Мамайке решили строить не водопропускную трубу, а арочный мост, или виадук. Под его опоры нужно было вырыть пять котлованов, один – как раз на месте прошлогодних куч земли. Почти 3,5 тысячи кубометров грунта пришлось перелопачивать заново. Стенки котлованов укрепляли бревенчатыми ограждениями, засыпали гравий и заливали его цементным раствором. Сваи забивали с помощью специальной паровой машины. Не имея опыта, строители «пускали преждевременно в бабу пар и этим уменьшали силу удара». 66 свай пришлось забивать второй раз. За сезон 1915 года были выполнены фундаменты опор, выложены бутовой кладкой и облицованы ракушечником с «околкой наружных поверхностей» и «расшивкой швов цементным раствором» стены виадука. Использовался «камень местных пород». Крайние опоры, подлежащие засыпке, не облицовывались. Мост строился чуть «кособоким»: первый пролет со стороны Армавира был в 6 саженей, остальные три – по 8 саженей шириной.
Для освещения строительной площадки использовалось новейшее ламповое чудо – керосинокалильные фонари системы Галкина «Симплекс-автомат». Известно, что обычные керосиновые фонари были малоэффективны для уличного освещения, сила света их едва достигала 10 свечей, как у лампочки в 15 ватт. Электрическое освещение давало более яркий свет, но требовало устройства сети дорогих проводов. Поэтому в начале ХХ века довольно популярными стали мощные керосинокалильные фонари с силой света от 200 до 1800 свечей. Их использовали в городах, а на удаленных от городских электростанций фабриках, железнодорожных станциях, пристанях, складах, на пароходах они были вообще незаменимы. Источником света была раскаленная горящей смесью паров керосина и воздуха металлическая калильная сетка внутри стеклянного колпака. Фонарь был огромным за счет цилиндрического резервуара, в который наливали керосин. Горючего, стекающего вниз в испаритель, хватало на 20 и более часов горения. Яркость фонарей позволяла подвешивать их на высоких столбах. Для этого использовались тросы. При зажигании фонарь опускали на тросе и нагревали испаритель, поджигая в рядом расположенной специальной чашечке спирт-денатурат. После этого лампа начинала «работать» сама.
Свидетелем строительства виадука в 1915 году был практикант Петербургского политехнического института Николай Филимонов – выпускник ставропольской гимназии, сын члена железнодорожной комиссии Ставропольской городской думы купца Александра Алексеевича Филимонова. Главным орудием труда у студента был собственный фотоаппарат. Много лет спустя, уже в 1970-х годах ставший известным советским гидротехником, Героем Социалистического Труда Н.А. Филимонов передал на родину, в Ставропольский краеведческий музей, бесценные кадры строительства Туапсинки.
(Окончание следует.)
Нина ГАЛЬФИНГЕР, главный хранитель фондов,
Валерий ОЛЬХОВСКИЙ, младший научный сотрудник Ставропольского государственного музея-заповедника имени Г.Н. Прозрителева и Г.К. Праве.
