«Льются с этих фотографий океаны биографий...»

Странно устроена человеческая память: бывает трудно вспомнить имя человека, с которым встретился на прошлой неделе, а вот то, что случилось в далёком детстве, стоит перед глазами, как будто было вчера. Картины прошлого с, казалось бы, незначительными, но невероятно яркими деталями, всплывают подобно кадрам старого кино, и хочется рассказать, поделиться...

Жительница Ставрополя Александра Васильевна Шемченко долго сомневалась, прежде чем прийти в редакцию: будут ли интересны её воспоминания о военном детстве, о том, как жили её земляки в невыносимых условиях, недоедали, но при этом часто делились последним куском с ближним и оставались людьми.
Она родилась в селе Труновском в 1932 году, в то самое время, когда на хлебородном Ставрополье случился неурожай, а за ним пришёл голод. Так получилось, что главным кормильцем в семье была мама, работавшая в колхозе. Жили вместе с бабушкой и дедушкой, родителями отца. Голод пережили, колхозы стали крепнуть, у сельчан появилась надежда на лучшую жизнь, как пришла новая беда – война.

Полгода в оккупации

– Когда началась война, в наше село было эвакуировано много евреев, – вспоминает Александра Васильевна. – Их расселили по хатам, обеспечили работой в колхозе. Село наше большое, тогда было семь колхозов, наш назывался «Большевик». Мы, как могли, помогали беженцам. Я по поручению бабушки относила евреям кувшин молока. Мы подружились с приезжими.

До того как немцы пришли в наше село, я окончила четыре класса. В школе нас воспитывали как патриотов советской страны, поэтому с самого начала оккупации мы с подругой Тосей Ловянниковой, её троюродным братом Мишей и Павликом Алёхиным собирались за нашим домом, в тихом месте, и придумывали, чтобы такое сделать немцам, как им навредить. Но не все были настроены, как мы. На нашей улице Пролетарской жили три брата Р-ко, из которых двое старших с приходом фашистов пошли работать в полицию.

Вскоре после прихода в наше село фашисты объявили евреям, чтобы те с вещами явились в здание военкомата. Говорили, что их якобы повезут в Кугульту. За неподчинение грозили расстрелом.

Мы с Тосей пошли провожать своих знакомых. Как сейчас помню: сидим на чемоданах, шутим, обещаем приехать к ним в гости, приглашаем к себе. Тут появились полицаи братья Р-ко. Увидели нас с Тосей: «А вы зачем сюда пришли?» Мы объясняем, мол, пришли проводить. Полицаи, не слушая, взашей вытолкали нас за ворота. Переулок узенький, загорожен высоким каменным забором. За ним – много людей, которые тоже пришли проводить знакомых. Мы с Тосей перелезли через забор и стали наблюдать за тем, что там происходит. Минут через десять приехали два крытых грузовика, в них стали сажать евреев. Люди лезут в машины, тянут за собой чемоданы, полицаи их отбирают, говоря, что вещи следом привезут.
Мы с Тосей продолжали наблюдать. Не прошло и 20 минут, как те же машины вернулись за оставшимися. За это время они не смогли бы добраться до Кугульты и приехать обратно. Все поняли, что это «душегубки», поднялся крик. Оказалось, что фашисты травили людей газом в машинах, а тела сбрасывали за селом в ямы по-над горой, где местные жители издавна добывали камень. Некоторые евреи были ещё живыми, их фашисты добивали прикладами автоматов.
Следом стали забирать партийных и комсомольцев. Многие боялись даже выходить из дома. За полгода оккупации погибло много людей. Полицаи из местных про всех всё знали, они же и расстреливали односельчан.

Немцы жили с нами в одной комнате. Спали на нашей кровати. А мы втроём с мамой и тётей Галей на русской печке. Зима
43-го была очень холодной. Один из «постояльцев» привёз из Ставрополя дрова, и стало в хате теплее. Жили мы впроголодь. А немцам с их кухни приносили еду. Один из них, что помоложе, всегда оставлял немного и отдавал мне. Когда немцы засыпали, мы с мамой и тётей потихоньку молились...
У нас в горнице на стенке висела Почетная грамота, которую маме вручили в колхозе за хорошую работу. На грамоте в одном уголке был портрет Ленина, а в другом  – Сталина. Когда немцы пришли в село, я нарисовала две розочки и заклеила ими изображения вождей. В нашем доме поселили двух немцев. Один из них присмотрелся к грамоте и отклеил розочку со Сталина. Мама так и обмерла. Немец на плохом русском спрашивает: кто, мол, нарисовал? Я, говорю. Он по плечу меня похлопал: художником будешь. А сам показывает на Сталина и пытается объяснить: вот его и Гитлера головами столкнуть, и войны бы не было.
(Александра Васильевна профессиональным художником не стала, но в свои 82 года до сих пор любит рисовать.)

Дети войны

Наконец пришло время, когда наши самолёты стали по ночам летать и бомбить. Нам было и радостно, и страшно: а вдруг в хату попадут. К счастью, обошлось. Наши войска стали подходить к селу, немцы спешно засобирались. Помню, когда Красная Армия отступала в 42-м, наши солдатики шли пешком, в подавленном состоянии. Теперь же земля гудела под гусеницами танков и колёсами машин, бойцы наши наступали, радостные. Недалеко от нашего дома поломался танк. Пока его чинили, три танкиста: командир Гриша Сосна, механик Гриша Нестеренко и Ваня (его фамилию не помню) остановились у нас дома. А их товарищ Коля Яковенко – у соседки. Мы были рады им, как родным. Я и представить тогда не могла, что судьба через много лет нам устроит встречу...

Как только немцев выгнали из села, я и мои подружки пошли работать в колхоз, а по ночам вязали варежки и носки, чтобы отправить их на фронт. В марте начались полевые работы. Я была в тракторной бригаде. Единственный трактор работал и день, и ночь. Мне в то время было 12 лет. Работала с напарником Ваней Дубаковым. Трактор тянет плуг в одну сторону два километра и в обратную столько же. Мы сидим и чистим плуг по очереди. Уставали очень. Ваня проедет круг-другой, потом поспит возле бочек. Ему говорили, ложись между бочками, а он не послушался и как-то раз лёг в борозде, там было теплее. И попал наш Ваня под гусеницу трактора. После того случая меня трясло, даже заикаться стала. Ушла из тракторной бригады в полеводческую. Там тоже было нелегко: спали в поле, в соломе, ели пшеницу – парили её и ели. Но мы не роптали. Работали одни бабы да подростки. Мужик у нас был один, и тот без ноги – наш бригадир.

Эльза и чудесное спасение

В нашей семье один мамин брат – Илья Ищенко – погиб. Другой, Иван, попал в плен, но бежал вместе с товарищем, когда их отправили убирать свёклу. Прятались в лесу недалеко от посёлка. К тому времени они уже могли помереть от голода. Как-то раз увидели: едет по дороге молодая немка на велосипеде. Дядя мой говорит своему товарищу: «Я выйду, попрошу у неё что-нибудь поесть». Женщина остановилась и сразу поняла, что произошло. «Убежали?» – спрашивает по-русски. Потом выяснилось, что она учительница русского языка. Дядя объяснил, что они с товарищем очень голодны. Женщина велела им никуда не уходить, ждать её на том же месте. Беглецам ничего не оставалось, как поверить ей. Выбора не было: голодные, обессиленные, они в любом случае далеко не ушли бы. Когда стемнело, немка вернулась, привезла хлеба и сыра, а потом по одному перевезла их на велосипеде к себе домой. Женщину звали Эльза, вместе с ней жили двое детей и свекровь. Бежавших пленных она спрятала в сарае с козами. Свекровь всё время говорила Эльзе: «Давай их сдадим, нам награда будет». Но женщина отвечала ей: «Тогда пусть и меня с твоими внуками забирают». Так мой дядя с товарищем жили в сарае, пока не подошли наши войска. Эльза нашла проводника, который довёл их до линии фронта. Бежали к своим, а те – стрелять. Дядя кричит: «Мы свои, не стреляйте!». К счастью, обошлось, они остались живы. Добежали до своих, стали землю целовать...

Дядя со своим товарищем продолжили воевать, дошли до Берлина. Прошло много времени. Я уже жила в Ставрополе. Поехала в Труновку к маме, она мне сказала, что моему дяде Ване (он тоже жил в Ставрополе) пришло письмо из Германии. Я прочитала и поняла, что это писала Эльза. Она спрашивала, жив ли Иван, просила ей написать. Когда я привезла письмо дяде, он заплакал как ребенок. Через два года состоялась их встреча. Эльза прилетела в Москву, а затем вместе с корреспондентом – в Ставрополь.

Они встретились в аэропорту, оба плакали. Эльза и корреспондент поселились в гостинице «Интурист». Днём они приезжали к дяде Ване, и только поздно ночью возвращались в гостиницу. А два года спустя дядя поехал по путевке в Германию, побывал в местах, куда его забросила война. Дядя Ваня еще долго переписывался с Эльзой. Никого из них уже нет в живых.

Встреча, словно эхо прошедшей войны

Нелегко пришлось поколению Александры Васильевны, на долю которого выпало восстанавливать разрушенную страну. Сама она в Ставрополе встретила свою любовь, вышла замуж и вместе с супругом Юрием Александровичем отправилась в Астрахань. Там вместе с мужем они работали на пароходе «Буревестник», оба в машинном отделении. Было это в 1950 году.

– Я помню, как мы пришли в Сталинград, – рассказывает Александра Васильевна. – Страшно было смотреть, одни руины. Люди жили в землянках. Потом мы завербовались на работу в Кемеровскую область. В Ленинске-Кузнецком нас поселили в том районе, где раньше была зона. Дали комнату. К тому времени уже родилась дочь Зоя. Как-то везут нас на работу, а я смотрю – лицо знакомое, и глазам не верю! Спрашиваю у мужчины: кем он был в войну? Танкистом, говорит. «Вспомни Труновку, дядю Семёна!». Он сразу же вспомнил: «Шурочка!». Это был танкист Гриша Сосна, который вместе со своим экипажем освобождал наше село. Сколько было радости, а потом расспросов и слёз.

Гриша рассказал, что погиб их товарищ Ваня и что война оставила его без семьи – бомба попала в хату, и не стало разом всех родных. Через несколько лет он встретил хорошую женщину, женился, вместе воспитывают двоих ее детей. Жить было негде, вот и завербовались на работу в Кемеровскую область...

* * *
В Ленинске-Кузнецком, а потом еще 15 лет, вернувшись в Ставрополь, Александра Васильевна работала крановщицей на башенном кране. На пенсию уходила с завода «Нептун». Выносила все тяготы и горести, выпавшие на её судьбу. А ещё сохранила в своём сердце благодарность добрым людям, которые встречались на её жизненном пути. Оттого, наверное, бережно хранит в своём домашнем архиве эти старые фотографии. Совсем, как в стихотворении Булата Окуджавы:

Деньги тратятся и рвутся,
забываются слова,
приминается трава,
только лица остаются
и знакомые глаза...
Плачут ли они, смеются -
не слышны их голоса.
Льются с этих фотографий
океаны биографий,
Жизнь в которых вся, до дна
с нашей переплетена...