Маруся — партизан. Отрывок из повести «Партизанская мадонна». Светлой памяти моей матери.
Хата, в которой жила Татьяна с детьми, была времянкой, поставленной за год до войны. Хозяева надеялись выстроить дом, в котором хватило бы места всем. Маленькое строение не приглянулось «освободителям». Осмотрев комнатку, большую половину которой занимала печь с лежанкой, рыжий унтер замахал руками: «Гроб, гроб…». Зато новый дом соседки, ближайшей подруги Татьяны Настьи, немцы одобрили. У неё поселился сам унтер с тремя солдатами, причем начальник занял самую большую комнату. Несколькими дворами дальше разместился штаб, или управа, на языке сельчан. Здесь же жили и офицеры, главное начальство на селе.
Один из них, ещё довольно молодой человек, иногда заходил на подворье соседки. Придя первый раз, он достал из кармана фотографию и показал Татьяне: «Майн фрау, майн киндер…». На снимке миловидная, хотя и очень тощая, женщина обнимала детишек, мальчика и двух девочек, примерно одного возраста с Татьяниными. Видно, «завоеватель» скучал по семье, и, когда он смотрел на детей, что-то человеческое отражалось в его глазах, хотя это по его приказу расстреляли тётку Матрёну, стащившую банку тушенки. Немецкий порядок!
Поэтому, когда он впервые появился на подворье, Татьяна со страху загнала детишек на чердак, а сама затаилась в чулане. Ей показалось, что офицер пришел арестовать её за помощь партизанам…
На маленькие чёрные плитки эрзац-шоколада, которым пытался угостить детей немец, они не позарились. Видно, не знали, что это такое. Зато несколько кусочков сахара взяли с видимым удовольствием. Дети есть дети, им так редко выпадало полакомиться чем-нибудь вкусным. С этого времени «герр Отто», как назвался «гость», тыча пальцем себе в грудь, свободно заходил во двор, садился на завалинку и «беседовал» с детьми. Младшую, Галинку, иногда даже на колени сажал. Малышке нравилось…
То ли откровенная нужда семьи, то ли действительно необходимость побудила «герра» оказать «помощь» женщине с её детьми. Однажды он пришел с двумя солдатами, тащившими огромный узел с обмундированием. В другом узелке были пакеты с крупой, галетами и несколькими банками консервов, на которые Татьяна после расстрела тётки даже смотреть не могла.
Офицер, показывая на тюк с одеждой, делал движения прачки, а потом показывал пальцем на продукты и на детей. Татьяна поняла: надо выстирать манатки фашистов и за это получить еду. Первым ее движением было отказаться, но как? Кто в селе посмеет отказать «освободителям»? Они же «хозяева» и могут заставить кого хочешь делать то, что им нужно. И за так. А тут ещё и кое-какие харчи принесли. Кивнув головой в знак покорности, женщина стала разбирать вещи, сортируя их по принадлежности. Немцы ушли со двора, а она в несколько ходок перенесла вещи на берег ставка, находящегося неподалеку от двора…
Проходящие мимо развешанного для просушки обмундирования солдаты некоторое время молча глазели на него, а затем, синхронно замахав руками, загалдели. Только и было слышно: «Матка, партизанен, Маруся, партизанен…». Они ворвались на подворье Татьяны, выволокли женщину из хаты и стали избивать прикладами. Заклацали затворы винтовок, стволы которых были направлены на еле стоящую на подламывающихся ногах под стеной сарая Татьяну.
Прибежали дети и, несмотря на ругань и свирепый вид солдат, подбежали к матери, обхватили её колени и стали умолять «дяденек» не убивать их мамку…
Во время стирки вражеского обмундирования женщина, совершенно забыв наказ партизанского начальства ничем себя не выдавать, в приступе ненависти и злости, чтоб хоть чем-нибудь навредить врагу, посрывала все находящиеся на куртках и пилотках металлические предметы: эмблемы, нашивки, знаки, пуговицы, — и побросала всё это «добро» в воду. Что её ожидает за это, Татьяна в тот момент не думала…
Крики солдат, особенно «Маруся, партизан…», привлекли внимание находящегося в соседнем дворе офицера. «Герр Отто» вышел разобраться самолично с «захваченным партизаном», за поимку которого сразу же давали «Железный крест». Увидев «знакомца», Татьяна взмолилась: «Баба-дура, не понимала, что делала, просто железки мешали стирать, ранили руки, она не партизан, она «матка», вот её «киндер», герр Отто, ведь вы знаете нас…» — что еще говорила бедная женщина, она и не помнила. Она только чувствовала руки обнимавших ее плачущих детей и огромное желание жить ради них…
Что уж повлияло на решение немца, неизвестно. Подчиняясь его повелительному взмаху руки, солдаты покинули двор…
Ещё долго после войны, купаясь в пруду, ребятня и взрослые нет-нет да и натыкались на дне на почерневшие от воды и времени то свастику, то какой-нибудь фашистский значок, то пуговицу с распростёртым орлом…
Григорий Варлавин.
