На русской земле чужой войны не бывает

Моей газете 30 лет. Вот уж точно — годы, как птицы. Я пришла в «Вечерку», когда ей было всего три...

Да, собственно, почти все мы в нашем дружном коллективе гордое звание «вечеркинца» обрели именно в «лихие» 90-е. Так что мы вместе с нашей газетой росли, мужали, «солиднели». Хотя о наших 90-х, которые для «Вечерки» были лихими в хорошем смысле этого слова, я всегда буду вспоминать с ностальгией: о первоапрельских номерах, когда шутки, в которые поверить, казалось, невозможно, все почему-то принимали за чистую монету... О том, как делились с друзьями-коллегами только что добытыми новостями и получали со всех сторон множество советов, как это лучше и «вкуснее» подать...

«Культурный период» моей вечеркинской жизни был веселый. Он мне подарил множество встреч с очень интересными людьми. Все-таки десять лет занималась темой культуры. И я ее очень любила. Многие удивились, когда я все настойчивее и настойчивее стала просить редактора перевести меня на тему армии. Впоследствии она расширилась, дополнившись казачеством, этнополитикой и геополитикой, темой антитеррора.

Почему я так резко поменяла направление?.. Потому что рядом шла война и гибли наши солдаты. Они защищали и закрывали собой нас. Может, сейчас последнее предложение и воспринимается как патетика. Может, и я сейчас бы это уже так воспринимала, если бы не была в приграничных с Чечней станицах Ставрополья до начала контртеррористической операции в ЧР и после ее начала и не видела собственными глазами осиротевшего мальчишку, мать которого погибла при налете бандитов с сопредельной территории на наш ставропольский блокпост, если бы не говорила с теми, кто хоронил, выкупал из плена своих родных... До августа 1999-го налеты, убийства, провокации случались часто. А потом началась вторая чеченская... В хлебной станице Галюгаевской утром возле пекарни я увидела большую очередь. Хлеб пока не продавали. Но никто не волновался.

– А что, в станице проблемы с хлебом? - удивилась я.

Станичники объяснили:

– Скоро будет хлеб. Третью партию уже заложили. Первые две выпечки мы туда, на фронт, отправляем...

Так и сказали — на фронт...

А потом я видела и тех, кому отправляли хлеб. На одном из блокпостов мы пропускали войсковую колонну. Она шла из Чечни и была черной — черные лица, ставшие черными от копоти камуфляжные куртки бойцов, черная броня... Колонна, не в патетическом, а в буквальном смысле вышедшая из огня. А вокруг расстилалось наше широкое ставропольское поле... Вот этот момент стал для меня точкой принятия решения — я буду писать об этой войне, о ее солдатах... И почему-то уже тогда была уверена, что получится.

Я и раньше слышала от коллег, что горячие точки — это наркотик, что попадаешь туда один раз и дальше трудно без этого жить. Сейчас, имея за плечами двенадцать командировок в Чечню, в Цхинвал августа 2008 года и уже девять на Донбасс, могу сказать: да, отказаться от таких командировок действительно трудно. Просто здесь, в мирной жизни, не бывает так, как бывает там. Здесь не бросаются тебе навстречу как к родному только потому, что ты свой и «с большой земли». Здесь не возникает такого чувства братства, всего за несколько секунд разговора, здесь (это я не как журналист, а уже как слабая женщина говорю) тебе не пришлют целый БТР, чтобы избавить от необходимости двести метров идти по грязи. Здесь не начинают тебе верить просто так — по прочтении только одного материала... Там каждый раз судьба дарит тебе удивительные встречи, после которых ты на свою жизнь и проблемы начинаешь смотреть иначе. Как минимум, начинаешь ценить то, что над твоим родным городом — мирное небо.

Я никогда не забуду ребят на передовой близ поселка Чернухино (на стыке ЛНР и ДНР), с которыми нам довелось поговорить и распрощаться днем 5 февраля 2015 года. Вместо «здрасьте» они встретили меня хохотом и вопросом: «Вас-то как сюда занесло?»... Они рассказывали каждый о своем доме, семьях и мирных довоенных профессиях. О том, как сражались под Светловкой, где «нацики» загоняли людей в храм и хотели обстреливать его из танков. И я рада была об этих бойцах ополчения рассказать в газете, хотя и не знаю, кто из них пережил тот день, а кто — нет. Не знаю, потому что, как потом выяснилось, мы уехали за час-полтора до начала танковой атаки ВСУ на позиции ополчения, и Чернухино в ходе тяжелых боев последующих двух дней дважды переходило из рук в руки... Я только потом видела в одной из передач хронику 6 февраля и узнала двоих бойцов. Они стаскивали с насыпи своего тяжело раненного комбата — рыжеволосого парня с позывным Узбек, которому я так и не ответила на вопрос, как меня «занесло» в его подразделение...

Ответ получился бы больно долгим. Постаралась объяснить сейчас - все начиналось с той обожженной и опаленной колонны, идущей по проселочной дороге, разрезающей поле, и ощущения сурового дыхания войны у твоего порога... Уже много позже я поняла одну простую вещь — на русской земле чужой войны не бывает.