Неодинокий человеческий голос
Лариса РакитянскаяПродолжается второй этап Всероссийской акции «Читают все!». Ее организовала газета «Книжное обозрение» совместно с Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям РФ.
Напомним: «Вечерка» тоже принимает участие в этой акции, публикуя отзывы на популярные книги, которые, может быть, еще не знакомы широкой читательской аудитории.
Сегодня у нас в гостях книжка Светланы АЛЕКСИЕВИЧ «Чернобыльская молитва» (Хроника будущего)».
К рецензии на эту книжку я долго боялась даже подступаться: столь трудным было чтение. Молитва! Призыв! Страх! После иных глав не просто плакать хотелось – рыдать в голос. Несколько дней на моем рабочем столе немым укором лежала книжка, словно взывая: что ж ты про менято не напишешь?! А я все не знала, как все это подать и рассказать. И вот сейчас буквально заставила себя – пусть будет, как получится… Я решила, что никаких особенностей жанра – рецензии – использовать не буду. Тут случайто особый – нельзя! Ведь и сама книга написана как полифонический романисповедь, в котором из маленьких историй маленьких людей складывается наша Большая история…
Чернобыль теперь «за границей», расположена «зона» на территории других государств – Украины, Белоруссии. А вот радиация никаких кордонов не знает и долгодолго будет еще облучать всех нас – и Европу, и Китай, и Россию, и даже далекую Америку…
То «излучение» и дошло до нас в монологах участников событий. И эти монологиразмышления сделались у автора «Чернобыльской молитвы» Светланы Алексиевич очень громкими – их слышишь и думаешь «вместе с ними». Вот почему я сочла важным рецензию написать теми абзацами, предложениями, обрывками мыслей, которые, читая, подчеркивала карандашом. Они, я вас уверяю, не потребуют никаких комментариев и литературоведческих изысков…
Из «Интервью автора с самой собой о пропущенной истории и о том, почему Чернобыль ставит под сомнение нашу карту мира»:
…Трехмерный мир раздвинулся, и я не встречала смельчаков, которые снова могли бы поклясться на Библии материализма… Время жизни. Живое время. Чернобылем человек замахнулся на все, на весь божественный мир, где кроме человека живут тысячи других существ, животных и растений. Когда я к ним приходила… И слушала их рассказы о том, как они (первые и впервые!) занимались новым человеческим нечеловеческим делом – хоронили землю в земле… у них было совершенно иное понимание смерти, оно распространялось на все – от птицы до бабочки. В их рассказах постоянно присутствует тема времени. Время укусило свой хвост, начало и конец соединились... Для меня сотни оставленных в зоне биомогильников – те же древние капища. Только кому из богов? В этом смысле Чернобыль дальше Освенцима и Колымы. Дальше холокоста. Он предлагает конечность. Упирается в ничто»…
Три монолога о древнем страхе и о том, почему один мужчина молчал, когда говорили женщины:
Я Бога не боюсь. Я человека боюсь. А нам тут не так страшно, как там. Мы остались без Родины, мы – ничьи. Россия никогда не спасала своих людей, потому что большая, бесконечная. Честно говоря, я и не чувствую, что моя Родина – Россия, мы воспитывались подругому: наша Родина – Советский Союз. Вот и не знаешь теперь, как душу спасти? Никто не щелкает здесь затвором уже хорошо. У меня там душа была мертвая… Кого бы я там родила с мертвой душой? (рассказывает беженка в «зону» из Таджикистана. – Л. Р.). Здесь людей мало. Почему мы сюда приехали? Потому что нас отсюда уже не выгонят. С этой земли. Она уже ничейная, Бог ее забрал… Люди ее оставили… В Душанбе мне боевик говорит: когда ты наконец в свою Россию укатишь? Это – наша земля! В ту минуту я думала, что мой разум не выдержит. Подскочила к нему:
Куртка на тебе откуда?
Ленинградская, – ответил от неожиданности.
Снимай русскую куртку, гад! – сдираю с него куртку. – Откуда шапка? Хвалился, что из Сибири прислали? Снимай шапку, гад! Рубашку давай! Штаны! Их на московской фабрике шили! Они тоже русские!…
Я вспоминаю парня. Таджика… Он гнался за другим парнем… За человеком гнался! Но тот спрятался. Убежал… И вот этот возвращается, идет мимо меня и говорит: «Мать, где тут у вас можно воды попить?». Обычно так спрашивает, как ни в чем не бывало. У нас на вокзале бачок с водой стоял, я ему показала. И вот смотрю ему в глаза и говорю: «Зачем вы друг за другом гоняетесь? Зачем убиваете?». И ему будто даже стыдно стало. «Ну, мать, ты давай тише». А когда они вместе – они другие. Будь их трое или хотя бы они вдвоем, поставили бы меня к стенке. С одним человеком еще можно говорить… Мы потеряли сразу две Родины – свой Таджикистан и Советский Союз»…
Лена М. из Киргизии:
У нас была Родина, а теперь ее нет. Кто я? Мама – украинка, папа – русский. Родилась и выросла в Киргизии, вышла замуж за татарина. Кто мои дети? Какая у них национальность? Мы все перемешались, наша кровь перемешалась. В паспорте у меня и у детей записано – русские, а мы – не русские. Мы – советские! Мы будем жить тут. Чернобыль – наш дом. Наша родина. (Вдруг улыбается). А птицы здесь такие, как и у нас. И памятник Ленину стоит… Рано утром в соседнем доме стучат молотками, доски с окон снимают. Встречаю женщину: «Откуда вы?» «Из Чечни». Ничего не говорит… Ходит в черном платке… Меня люди встречают… Удивляются… «Привезли бы вы детей туда, где чума или холера?». Так то ж чума и холера. А этого страха, который здесь, я не знаю. Не вижу. Нет его в моей памяти. Я людей боюсь… Человека с ружьем…
Монолог о том, что только во зле человек изощрен, и как он прост и доступен в нехитрых словах любви.
Я тут полюбил мыслить. Молюсь я просто: Господи, воззвах меня! Услыши! Я тут один – мученик. Я не шляюсь – я каюсь…
Евгений Александрович Бровкин, преподаватель Гомельского государственного университета:
Я задумался: почему о Чернобыле мало пишут? Наши писатели продолжают писать о войне, о сталинских лагерях, а тут молчат. Книг – раз, два и обчелся. Думаете, случайность? Событие до сих пор еще вне культуры. Травма культуры. И единственный наш ответ – молчание. Закрываем глаза, как маленькие дети, и думаем: «Мы спрятались. Нас проминет». Из будущего выглядывает чтото, и оно несоразмерно нашим чувствам…
Еще можно цитировать и цитировать! Когото бросила жена, у когото ребенок после Чернобыля «в панцире родился» чтобы девочка просто пописала, мама должна была из нее мочу пальцами выдавливать. В баночку. Можно пересказать чужой рассказ, как кошки заглядывали в глаза, как выли собаки, как прорывались они, бедные, в автобусы за людьми – все чувствовали, все понимали… А еще можно процитировать главу «Детский хор», но я приведу только один абзац:
Я лежала в больнице… Мне было так больно… Я просила маму: «Мамочка, я не могу терпеть. Лучшей убей меня!»…
Что еще? Светлана Алексиевич в конце книги приводит публикации белорусских газет за 2005 год – про организацию туров в «зону»: «Посетите ядерную Мекку… Цены умеренные…».
