Ночной визит (Отрывок из повести «Партизанская Мадонна»)
Светлой памяти моей матери
…Татьяна с чуткостью летучей мыши бесшумно скользила темными закоулками мимо деревенских построек, обходя опасные места, стараясь не наткнуться на сухие колючие ветки кустарника или бурьяна. Заросшая сорняками тропка должна была вывести женщину к тому месту, где находилось спасение ее детей от голода. В погребе старосты, на леднике (она знала точно), стояли кадушки с салом и мясом недавно забитого поросенка. Его предсмертный визг было слышно на всю деревню, в которой уже давно не осталось ни одной животины — немцы все подобрали.
У нее тоже было хозяйство: корова, телок, кабанчик. А как же иначе прокормить троих детей, старшему еще и девяти не исполнилось, а младшей всего-то два годика! Первым пал кабанчик Боря, да не кабанчик, а, считай, целый кабан, почти шести пудов весу. Он попался на глаза проезжающим солдатам и уже через несколько минут лежал распластанным на выгоне, а на его широкой туше, обложенной ржаной соломой для смалки, сидели «победители». Один из них залихватски наигрывал на «губнушке» веселую мелодию, другой - с фотоаппаратом в руках все выискивал ракурс поэффектней. Затем вояки уехали дальше, а Татьяна потеряла всякую надежду запастись на зиму Борькиным салом и мясом. А она еще хотела и ребятам в отряд кое-что выделить. Корову с телком со двора увели «свои» полицаи, Петро с Миколой. Они по-крестьянски здраво рассудили, что теленок все равно немцам достанется, так лучше самим его съесть. Корова Райка, дававшая за раз больше ведра молока и являвшаяся предметом зависти многих односельчан, нашла свой последний приют в старостином хлеву…
Вот и приходилось молодице под покровом темноты красться к подворью старосты, чтобы пробраться в его погреб, забитый припасами. Хоть бы чем-нибудь разжиться, какой-никакой кусок сала вынести — все будет чем накормить ребятню. Они и так уже несколько дней кроме картофельных дерунов ничего не ели. Да и этих харчей, добытых из старых буртов, осталось совсем немного. Татьяне удавалось иногда украдкой уносить что-нибудь из немецких грузовиков, которые останавливались в деревне по пути на Москву. Но это было страшно и очень опасно. Немцы запросто могли ее расстрелять, как тетку Мотрю, которая попалась с банкой тушенки. Хотя такая добыча пропитания была не страшнее и не опаснее, чем когда Татьяна, во время налета наших самолетов на немецкую колонну, прокравшись на пасеку одного из прихвостней, несмотря на разрывы бомб и свист осколков, используя «курушку» (такая жестяная банка с пробитыми по бокам дырочками, на дне которой тлел сухой коровий навоз и своим дымом отпугивал комаров), вынимала и торопливо выламывала пчелиные соты. Долго еще потом ребятня жевала восковое лакомство, самое лучшее, что было в их короткой жизни…
Татьяна тенью прошмыгнула в темноту старостиного сарая. Стало боязно. Великолепная полная луна обливала все вокруг серебром. Женщина знала, что часовой-полицейский в это время находится дома по соседству, через окно своей хаты «караулит» старостино имение. Страшили собаки, да остановившиеся на ночь на постой немцы, часто выходившие во двор по нужде. Правда, нужду они справляли прямо с крыльца, но случайно могли и заметить замершую тень.
Она постояла в черноте постройки, глядя на облитую лунным светом улицу и ближние постройки, напряженно прислушалась, затем бесшумно скользнула через освещенное пространство и скрылась в тени навеса погреба. Снова прислушалась. Тишину нарушали только приглушенные голоса подвыпивших гостей старосты, да стук собственного сердца, который, казалось, был слышен даже на улице…
В погребе было темно, но женщина знала все его закоулки. До войны она дружила с женой нынешнего старосты, и они помогали друг дружке заполнять схрон бочонками с квашеной капустой, мочеными яблоками, солеными огурцами, картошкой, морковью и другими дарами своих огородов. Знала она и о леднике.
Ощупью Татьяна нашла кадушку, задержав дыхание, подняла крышку и ощутила под рукой упругие, обильно пересыпанные крупной солью куски сала. Она сняла с головы платок и начала складывать на него все, что нащупывали в темноте ее руки. Завязав платок в узел, женщина аккуратно закрыла кадку и тихонечко стала выбираться наружу. Было так же тихо, даже собаки не лаяли. И только яркая луна заливала своим светом молчаливую деревню. Татьяне жутко было видеть плывущую перед собой собственную черную тень, отброшенную холодным бледным пламенем луны. Ей некстати вспомнилось, как в одну из таких ночей она до икоты напугала деда Павла, который, выйдя по надобности во двор, увидел в призрачном лунном свете колеблющуюся черную тень. Он потом божился, что видел ведьму на помеле, летящую над огородами. Многие верили…
Сторожко прижимаясь к дощатой стене сенника, Татьяна шаг за шагом продвигалась к спасительной черноте за углом постройки. Еще немножко и… вдруг кто-то резко дернул ее в темноту. Ужас парализовал женщину, а в голове ее высветилась яркая вспышка последней мысли, как последнего мгновения жизни, о бедных оставшихся детях. Но раздавшийся вслед за этим тихий голос вывел ее из шока: «Тетка Татьяна, вы, что ли? Как вы нас напугали! Вы что здесь делаете? Уходите отсюда живее, сейчас тут такое будет!..».
Это были хлопцы из отряда, они часто наведывались в деревню, забирали у Татьяны и у кого-то еще — она не знала — бланки немецких документов, добытые в управе ее братом-инвалидом, служившим в полиции. Еще в молодости нацеленная ему в висок пуля из кулацкого обреза вошла в правую щеку и вышла через левый глаз. Незадолго перед отступлением наших Степана вызвали в район. О чем с ним там говорили, он не рассказывал, но, когда пришли немцы, одним из первых согласился служить в полиции. Партизаны, кроме бланков и другой документации, почти всегда уносили от Татьяны оружие и боеприпасы, постоянно приносимые домой ее пацанами. Сколько раз командование отряда предостерегало женщину, наказывали строже следить за мальчишками, но разве их удержишь в хате! Не успеешь оглянуться, а их уже как ветром унесло. Еще и сестренку за собой таскают…
Немного отдышавшись, нагруженная узлом с драгоценным содержимым, Татьяна, так же крадучись, отошла подальше от опасного места. Но женскому любопытству было мало перенесенного только что страха, тревожных мыслей о судьбе детей и своей собственной участи. Она, присев за густым кустарником, стала наблюдать за хатой старосты. В лунном свете четко вырисовывались, отбрасывая густые тени, хаты, постройки, изгороди, деревья и кусты. Татьяна повернула лицо вверх так, что ночное светило ярко озарило его обострившиеся черты. По-прежнему было тихо, звон в ушах был единственным живым звуком в этом подлунном мире. И вдруг зазвенело разбитое стекло, вслед ему гулким бумканьем лопнувшего пузыря раздался взрыв. За ним второй, третий… До Татьяны докатилась упругая пахучая волна, и она задохнулась теплым, прогорклым ночным воздухом…
От партизанских гранат в старостиной хате вместе с ним погибли немецкие офицеры маршевой части, идущей на Москву…
Григорий Варлавин.
