Острова моего детства. Полярная звезда
Наталья Буняева
…С рождения и до трех лет я не знала своей мамы. Когда после долгой болезни закончился ее бесконечный путь по больницам, мама решила остаться в городе. Здесь, в Ставрополе. Врачи поближе, мало ли что. А чуть позже попыталась устроить свою судьбу. В общем, вечный вопрос: что взять с восемнадцатилетних? Им-то все казалось игрой во взрослую жизнь. А она вон какой оказалась… Папа нас оставил сразу же, а мама ушла на больничную койку. Диагнозы ставили один другого страшнее. До сих пор о себе напоминают первые роды, так тяжело я ей досталась…
В городе выяснилось, что меня не с кем оставлять. В детский сад — по очереди. Старуха, у которой мы жили на квартире, за мной не смотрела, и моя бабушка Нюра забрала дитя обратно в село. На вольный воздух, к своим вишням и ночным сказкам про Ивана-Царевича. До самой школы.
А потом, уже когда я в третьем классе училась, отчима отправили в Заполярье. Что-то важное строить. Через полгода мы потащились через всю страну за ним. И вот тут моя жизнь разделилась на несколько измерений. На четыре, наверное.
Приехали…
Вообще-то, все мужчины, оказавшись в условиях Крайнего Севера, писали домой нежные письма. Звали своих «любимых лебедушек с лебедятами» в красоту неизъяснимую в виде квартиры и работы. Может, кто-то хоромы и отхватывал, только не мы. Как сейчас помню: 21 июня. Мы сходим с трапа самолета. На улице снег, на нас с маленькой сестрой — шелковые платьица: уезжали-то с жаркого юга. Какие-то люди срываются, перепрыгивают через ограждения, бегут к нам с шубами и фуфайками наперевес. Мы едем в поселок Талнах. Кругом снег, грязь, мама плачет… Солнце почти в зените, и то, что на улице полночь, как-то проходит мимо сознания.
Наша «квартира» оказалась бывшим холлом в громадном, даже по нынешним меркам, доме, на улице Диксона, 6. Он и сейчас стоит, наш дом. Вижу в интернете: красный и такой же громадный. А тогда… В общем, квартира была пустой. Вообще. Стол и лежанка в углу, накрытая шкурами оленей, стены изрисованы неприличными рисунками и словами. Жилище такое. Солнце бьет в открытые окна без занавесок. Мы ждем, когда же оно скроется, но солнечный диск опустился на макушку ближайшей сопки и вновь взлетел на небосклон: полярное лето, белые ночи…
Как только мы вошли в «квартиру», кое-где захлопали двери и из длиннющего коридора, метров сто не меньше, стали приходить к нам люди. Причем, как волхвы, с дарами. Кто-то нес подушку, кто-то тарелки… Так, стараниями народа нас, детей, кое-как уложили спать, накрыв глаза полотенцами.
Через неделю наше жилище блистало чистотой: родители поехали в Норильск и купили все, что нужно. А через месяц провели канализацию, установили ванну. Так что квартирка у нас была вполне себе ничего.
Школа
Если бы современные МЧСовцы увидели мою старенькую 25-ю школу, они бы умерли. На месте! Потому что снизу доверху ее разорвало громадной трещиной. С первого этажа по пятый. По-моему, пять этажей было. Сейчас уже не помню. В «отломанной» части, опасно наклоненной, никто, конечно, не занимался, но там были раздевалки для «физры». Представьте картину: вы сейчас будете перепрыгивать трещину, а учитель вам говорит: осторожней там, не сигайте! Ну мы и «не сигали»: тихонько переодевались и в зале уже кувыркались, как хотели. Наш спортзал строили, наверное, для больших олимпийских игр: в нем одновременно занимались несколько классов. Малышня в основном ходила «гусиным шагом», ребята постарше лазали по канату или прыгали через «козла». Учитель был один. А спортзал служил и актовым залом, и концертным: одновременно в нем размещались до сотни зрителей! Все они чинно сидели на физкультурных скамейках. Приглашались все свободные от работы жители поселка. Школьники устраивали концерты, спектакли и утренники. Развлечений было мало, и взрослые с удовольствием шли посмотреть на наши выступления.
Софья Власьевна
Это, кроме школы, конечно, было испытанием для наших детских умишек. Софьей Власьевной в нашем поселке называли советскую власть. Ее не то чтобы любили или были против. С ней не считались. Вообще! Нет, плакаты висели, картины на каждой стене с призывом работать или учиться, как завещал… Но в рекреационном зале школы одна стена была разрисована красивой картиной: юный Володя Ульянов идет по берегу реки, бережно прижимая к груди книжки рукой с… шестью пальцами! На Большой земле такая картина бы долго провисела? Еще бы и художника посадили за глумление над святым. У нас нормально: даже фотографировали классы под шестипалым Ильичом….
Смешение народов там было колоссальное! И если ты с Кавказа, из Ростова, Волгограда — все: земляк, кунак, все мое — твое и так далее. Но были в огромном числе тех, кто приехал за «длинным рублем», и те, кто совсем недавно распростился с уголовным прошлым. Как правило, на работу дома не пристроился, жена не пустила, и, чтобы не воровать, эти люди ехали к нам. И так же, как и другие, спускались в забои, работали на «Никеле» в Норильске, забивали сваи под будущие дома. Все строительство в поселке, кроме нашей злополучной школы, было «свайным».
Однажды я присутствовала на ежевечерней дискуссии о Сталине и о его ужасных делах. Обычно на такие посиделки собирались взрослые или бывшие ссыльные. Пили мало, но говорили много, а меня тогда просто не заметили. Разговор уже накалился до предела: вспоминали, как мужчины случайно наткнулись в тундре на могилу репрессированных, которая была в вечной мерзлоте, и как потом ее закапывали, привозя землю из поселка. И тут меня за язык потянуло! «Что вы говорите?! Вас же сошлют…» «Куда, деточка?» - спросил седой старик с пятого этажа. После этого меня выпроводили. И еще смеялись…
Рудничные
И как здорово было встречать рабочих! Мы, малышня, ждали, что вот сейчас они придут. И в коридоры вступали донельзя чумазые (на работе мыться неохота было), белозубые, «фиксатые», с фонариками на касках горняки! Конфеты из их карманов назывались «подарок от зайчика». Как зайчик мог пробраться на километровую глубину, да еще через вечную мерзлоту — непонятно.
Однажды случилось ужасное — рудничные не пришли! Поползли слухи, что взорвался метан. Такого дикого воя и криков плачущих жен я не слышала никогда! Потом, слава Богу, выяснилось, что на руднике просто клеть заклинило, и рабочие сидели на глубине в триста метров несколько часов. Замерзли как цуцики, но живые же… Гуляли по поводу их чудесного спасения несколько дней. И про заработки забыли, вот как бывает.
Пиночет и Морда
Ох и доставил нам хлопот этот господин из Чили! Ну, честное слово, тихо что ли не мог? И вот началось: нас, детвору, без конца выстраивали в спортзале на какие-то митинги, и я, обладая диким по диапазону голосом, читала: «Если бы я смогла переплыть океан, я бы спасла Вас, товарищ Луис Корвалан!». Кто такой Корвалан? Больше на корвалол похоже… Суровые северные мужики тоже постояли-постояли на этих митингах, а потом плюнули: пусть сами разбираются, а нам недосуг, работать надо! Заметьте, 74-й год! Что делать? Работали все. Причем в три смены.
Мама тоже устроилась, как нам казалось, неплохо: кастеляншей в общежитии. И я после школы брала сестру, и мы брели в царство белых пахучих простыней, стаканов и графинов. Маму мы почти не видели: она вечно препиралась с уборщицами, приемкой-сдачей в прачечную. Но у нас был «красный уголок». Или ленинская комната, где мужики резались в карты, иной раз попивали неразбавленный спирт по девять рублей бутылка. И где царила Морда. Это комендант общежития, помню только вот эту кличку (прозвища там не давались), да, возможно, и фамилию — Мордвинова. Она умудрялась управлять и своей семьей с мужем и сыном, и громадным количеством «подведомственных» мужчин! Кулак у Морды был такой, что любая свара прекращалась на полуслове, если этот крейсер вплывал в коридор. Все-все… Все в порядке!.. Однажды она застала меня одну в красном уголке (я маму ждала) и приказала идти к ней в кабинет. На негнущихся ногах я пошла. И там грозная «комендатша» вручила мне крошечные часики с красивой насечкой по краям. Потом, из разговоров взрослых, я узнала, что Морда — бывшая зечка. Отсидела почти десятку за какую-то растрату. Муж на воле женился, дочь ее забыла… Она и возвращаться не стала. Так и осталась на Севере.
Продолжение следует.
