Патриотическая авантюра

Окончание. Начало в № 180.

Как следует из рапорта Малинского, Врангель, более того, решился на прямую ложь, заявив, что лично знает Соковнина по Петербургу, и потребовал, чтобы палата немедленно выплатила ему деньги, иначе он квалифицирует действия Хондакова как государственное преступление. Струхнувший прокурор принял сторону Врангеля, и не имеющий сил сопротивляться Хондаков сдался и согласился выдать
10 000 рублей ассигнациями. Правда, по его настоянию Врангель, как следует из материалов дела, отдал письменное распоряжение о выдаче денег. (Согласно копии предложения исправляющего должность кавказского гражданского губернатора г-на вице-губернатора Врангеля от 28 декабря 1812 г. за № 4168-м Кавказской казенной палате.).

Самое удивительное во всей этой истории то, что, завладев в результате авантюры огромной суммой, Медокс всю ее до последней копейки потратил на создание кавказского ополчения. Когда Портнягин вез его по всем крепостям Кавказской линии, часто переходя границу, для того чтобы представить мнимого императорского посланника местным князьям, Медокс в переговорах проявил себя как тонкий политик, знающий секреты восточного этикета. Он действовал где лестью, где уговорами, где обещаниями возможности пограбить местное население на тех территориях вне России, где будет действовать кавказское ополчение. И главное — Медокс делал денежные подношения князьям. Формально деньги отпускались для экипировки горцев под расписку в присутствии коменданта, но было понятно, что отдача этих денег имела и другой смысл. По восточному обычаю эти деньги не считались взяткой, а, скорее, своеобразным подарком, бакшишем, знаком уважения, проявленного «белым царем» по отношению к горским князьям. Медокс подарил восьмилетней дочери Менгли-Гирея турецкую шаль за 600 рублей, а когда выяснилось, что местные жители страдают от отсутствия соли, то Медокс закупил 200 пудов соли (3200 килограммов) и отправил ее князю Айтеку Мисоустову для раздачи по аулам.
Вообще, Медокс взялся за создание кавказской сотни с огромным желанием достичь успеха. Но дело портил неуемный Хондаков, твердо намеренный сообщить о происходящем министру финансов Гурьеву.
И Медокс, естественно, опасаясь за свою судьбу и за судьбу столь удачно начатого предприятия, решается на перехват почты. По возвращении с Кавказской линии в отсутствие Портнягина, задержавшегося в одной из крепостей, Медокс подает коменданту Георгиевской крепости Булгакову рапорт, в котором сообщает о полученном им тайном распоряжении министра полиции «на перехвачение ожидаемого, по-видимому, на представление Казенной палаты из Санкт-Петербурга с нарочным или эстафетой к здешнему гражданскому начальству куверта, в коем скрываться может какое-либо государственное зло» (из рапорта его высокоблагородию, исправляющему в Георгиевской крепости должность коменданта, господину плац-майору Булгакову от Адъютанта министра полиции лейб-гвардии конного полка поручика Соковнина от 13 января 1813 года. — Прим. ред.). Булгаков мгновенно отправляет приказ уряднику Гурову, чтобы тот отконвоировывал к нему всех едущих откуда бы то ни было фельдъегерей, курьеров и эстафеты. Затем Булгаков написал отношение к местному почтмейстеру Клементьеву, в котором, указав на особую секретность поручения министра полиции, просил его принять строжайшие меры предосторожности, чтобы никакая эстафета или нарочный курьер, «к какой бы особе он ни был адресован, или на имя начальства военного или гражданского, тотчас с депешами к нему, Булгакову, доставить» (из того же рапорта Соковнина Булгакову от 13 января 1813 года. — Прим. ред.). Клементьеву указывалось распространить просьбу-распоряжение на всю территорию до Ставрополя и далее, дабы, не доезжая до Георгиевска, депеши не были отданы адресатам. Почтмейстер Клементьев отдал распоряжение Александрийскому почтсодержателю Здвишкову, и тем самым почта вплоть до Ставрополя была отныне подконтрольна Медоксу.
Как только с границы в Георгиевск прибыл Портнягин, Булгаков доложил ему о последних распоряжениях Соковнина. Тот эти распоряжения одобрил и приказал исполнять их в точности.
29 января в город прибывает конверт из Петербурга на имя Врангеля. Как было на нем написано — от самого министра финансов Гурьева. Настырному Хондакову все-таки удалось известить Петербург о происходящем в Георгиевске (скорее всего, он послал в столицу секретного нарочного). Булгаков передал конверт Медоксу. Затем они поехали к Портнягину, который осмотрел конверт и вновь отдал его мнимому адъютанту. Медокс знал, что в конверте лежало письмо Гурьева, сообщающего, что никаких заданий поручик Соковнин от министерства не получал. Поэтому, не вскрывая письма, Медокс заявил, что отправляет бумагу министру полиции. Он потребовал от Портнягина смышленого курьера, и тот отрядил портупей-прапорщика Зверева для доставки писем флигель-адъютанта в СанктПетербург. Медокс пишет министру рапорт от имени поручика Соковнина и подробно рассказывает о проделанной работе и об успехе «сделанного ему поручения о изыскании лучших средств к приглашению горских народов ко вступлению в российскую службу его императорского величества».

Маски сорваны

В тот же конверт Медокс вкладывает саморазоблачительное письмо, в котором, не называя своего имени, объясняет свои действия патриотическими мотивами, сравнивает себя с Жанной дАрк, Мининым и Пожарским и просит покровительства и заступничества (Рапорт Его превосходительству генерал-лейтенанту Государственного совета члену и разных орденов кавалеру Александру Дмитриевичу Балашову от Адъютанта лейб-гвардии конного полка поручика Соковнина.). «Может быть, нарочный от вашего высокопревосходительства летит уже арестовать меня как преступника. Без страха ожидаю его и без малейшего раскаяния умру, споспешествуя благу отечества и монарху». С тем же портупей-прапорщиком Зверевым было отправлено письмо министру финансов Гурьеву. В нем Медокс, признаваясь в подлоге, просит ничего не предпринимать, а прежде обратиться к министру полиции, «который все знает». В то же время он предупреждает Гурьева, что ему еще понадобятся деньги.
Между тем усилия Медокса стали приносить плоды. Идея кавказского ополчения получила столь широкое распространение, что при поддержке правительства Медокс легко мог бы собрать ополчение в 5000 сабель.
6 февраля 1813 года посланцу министра полиции удалось миновать все кордоны, выставленные Булгаковым на пути следования фельдъегерей и конных курьеров, и вручить секретный пакет вице-губернатору Врангелю. Прочитав приказ министра полиции с требованием арестовать самозванца Соковнина, Врангель оказался в состоянии крайней растерянности. Конечно, он немедленно сообщил о депеше министра Портнягину, и тот отдал приказ Булгакову арестовать Соковнина и посадить его на гауптвахту. Но поведение Врангеля во время ареста Медокса показывает, что он не совсем еще убежден в виновности мнимого поручика. По свидетельству Булгакова, когда они вдвоем с Врангелем приехали в дом полковника Осипа Дебу, где Медокс по обыкновению играл в карты, то сам Булгаков остался в прихожей, а Врангель вошел в гостиную. Выйдя некоторое время спустя, он неожиданно сказал Булгакову: «Подождите! Пусть убьют двойку!» При аресте Булгаков сорвал с Медокса знаки российско-императорского конногвардейского мундира, но, когда через несколько дней Медокса отправляли по этапу в Санкт-Петербург, Врангель настоял на том, чтобы ему эти знаки были возвращены.
Поведение Врангеля, Булгакова и Портнягина в ситуации, когда дело, которым они занимались почти два месяца, лопнуло как мыльный пузырь, когда им надлежало оправдаться в своем поведении, показало, насколько различны по характеру эти люди. Врангель настаивал, что его участие в этом деле ограничилось только знакомством Соковнина с Портнягиным, так что за самозванца должен отвечать Портнягин, а ему, Врангелю, оставалась лишь роль зрителя (Рапорт Господину главнокомандующему в Санкт-Петербурге от Кавказского вице-губернатора Врангеля от 28 марта 1813 года.). Булгаков оскорбился выдвинутыми обвинениями и был готов требовать удовлетворения даже от специальной комиссии, назначенной расследовать дело Соковнина. Он винил во всем Врангеля: «Со времени прибытия Соковнина в Георгиевск я видел и слышал, что господин вице-губернатор Врангель оказывает ему гораздо более уважения, нежели чин и звание Соковнина того требовали; хотя сначала и непостижимо было столь особенное благорасположение, но отлично дружественное с ним обращение и знатнейших здесь особ, от коих слышанное о важных Соковнину порученностях было последствием от многих к нему уважения» (из рапорта Следственной комиссии над назвавшимся подложно поручиком и адъютантом господина министра полиции Соковниным от правившего в крепости Георгиевской должность коменданта плац-майора Булгакова от 12 февраля 1813 года. — Прим. ред.). И тут же эскапады в адрес недавно столь почитаемого им Соковнина: «Обращение Соковнина было невежественно и несоответственно его назначению. Он являлся во всех лучших здешних домах, даже и у господина генерал-майора и кавалера Портнягина, не быв болен, без шпаги и в сюртуке, с завернутою вокруг шеи с распущенными концами шалью; и в столах занимал место выше многих штаб-офицеров». И только старый воин Портнягин никого не пытается обвинить, он лишь просит вернуть ему подаренную им Соковнину шашку, поскольку не хочет, чтобы ее продавали на торгах в числе вещей самозванца в восполнение ущерба, нанесенного его действиями короне.
Вообще, на Соковнина, недавнего кумира местных салонов, после ареста накинулись все кому не лень, кто еще недавно задаривал подарками сиятельную особу. Майор Казанского полка Вознесенский требует возвратить ему золотые часы с цепочкой и пару пистолетов, которые Медокс оплатил лишь частично. Коллежский советник Воронский требует вернуть ему енотовую шубу, пеньковую трубку, оправленную в серебро, полосатую кашемировую шаль, два тома книг XVII века и т. д. Отличился тот же Врангель, присвоивший под шумок, как видно из документов, эту роскошную енотовую шубу.
Соковнин находится в довольно сносных условиях, не закованный в кандалы. Удивленный Булгаков доносит начальству, что Соковнин легко мог бы убежать, поскольку окна в доме широко отворены, а часовой не мог следить за ним постоянно, но, видимо, уповавший на курьера Зверева Медокс ждал положительного для себя развития событий.
Вскоре Соковнин был отправлен в Санкт-Петербург. При аресте он назвался Всеволжским. Пока выяснили, что это ложь, Медокс уже находился в Северной столице и объявил на допросе, что он не кто иной, как князь Голицын. Чехарда с именами не более чем продолжение театральной игры Медокса. Но выяснилось и его подлинное имя. Об этом фантастическом случае было доложено уже греющемуся в лучах славы Александру I. Разгневанный император немедленно повелел посадить Медокса под замок и содержать его в самых строгих условиях. Просидел он 14 лет и был выпущен под надзор полиции из Шлиссельбургской крепости только потому, что не хватало камер для узников, арестованных в связи с делом 14 декабря 1825 года.
Врангеля обязали уплатить 10 000 рублей, полученных в Казенной палате, и затем отстранили от дел. Портнягин вынужден был оплатить казенные суммы, затраченные на поездку портупей-прапорщика Зверева, но до конца жизни ему пришлось судиться с крючкотворами, обвинявшими его в соучастии в создании Кавказского ополчения.
А в жизни Медокса была еще одна крупная авантюра, связанная с вымышленным вторым восстанием декабристов, которое он сам и придумал. По сути, он просто водил за нос и шефа жандармов Бенкендорфа, и самого императора Николая I. Его можно осуждать за то, что он вовлек в круг своей авантюры много славных декабристских имен, а можно и понять мотивы его поведения, но это уже другая история. После второй авантюры он просидел в Шлиссельбурге и Петропавловской крепости еще двадцать два года и был отпущен на свободу только в 1856 году, после смерти Николая I. Медокс прожил еще три года в имении одного из своих братьев и скончался от двойного апоплексического удара 5 декабря 1859 года. Его похоронили в Тульской губернии, в селении Поповка Каширского уезда. Кто-то называет его жизнь нелепой, но едва ли кто мог бы похвастаться столь яркими моментами жизни, наполненной пусть и не всегда законными, но романтичными поступками, которые можно назвать попытками взлета в пространство истории. Как бы то ни было, в истории он и остался.
А горское ополчение было создано позже, в 1827 году, когда были сформированы лейб-гвардии кавказско-горский полуэскадрон, служивший в Петербурге, и Конно-мусульманский полк с кавказско-горским дивизионом. Как и мечтал Медокс, особый отряд, составленный из представителей горского кабардинского дворянства, стал личным конвоем императора Николая I.

(Журнал «Вокруг света» № 9 (2864), сентябрь 2012 г.)