«Подарок фюреру»

Очень долго мы вели переговоры... Вообще, почти как всегда, наша история началась с простого звонка в редакцию. Мужчина, заметно волнуясь и стараясь побыстрее и понятнее рассказать о себе, все время сбивался, а однажды чуть не заплакал... Решено было созвониться вечером. Я не люблю вечерние звонки, но этот... Да сейчас сами все поймете.
- Вот, дочка, зови меня Сергеем Ивановичем... Это настоящее мое имя, под которым я прожил 65 лет. Сейчас мне 70...
- А пять лет, Сергей Иванович, куда дели? Не были же вы безымянным...
- Не был, да... Всех детей, в 47 году перевезенных в Советский Союз из Германии, называли примерно одинаково и очень просто: Сергей, Мария, Павел, Петр... То ли наши маленькие жизни спасали, то ли чтоб с документами легче было справляться. Я, только поверь, пожалуйста, тот самый подарок фюреру...
- Не понимаю. Ну, слышала о разных подарках, но чтобы детей ему дарили... Зачем?!
- А про «Лебенсборн» ты слышала?
И три вечера мы говорили... На четвертый позвонил сын Сергея Ивановича: «Отец заболел. Сейчас в больнице: сердце. Мы много лет пытаемся отвлечь его от этой истории, но он находит все новых и новых слушателей... Мы просим вас: хватит! Он еще молодой, мы боимся его потерять, а он как будто сам себя на тот свет гонит, все переживает. А вообще - напишите эту историю, может, она поможет и ему: все-таки легче, когда кто-то еще знает. Вот и в Волгограде живет его однокашник с такой же судьбой. Один в один».

Сон
Да уж, действительно... История. Она не пощадила даже тех, кто еще и не собирался рождаться на этот свет. Иногда Сергею (буду для краткости без отчества) снится один и тот же сон: поляна, мягкая трава, к нему бежит огромная собака, и очень красивый женский голос произносит: «Посмотри, Хорст, он великолепен! Правда?..» На этом сон обрывается. А еще снится маленькая лошадка, на спине которой укреплено седло, украшенное сверкающими бляшками. И тогда Сергей просыпается и до рассвета вспоминает раннее детство, но дальше травы, голоса и лошадки — ничего...
Потому что родился он в «Лебенсборне». Было такое заведение под Берлином, то ли специальный роддом, то ли публичный дом. Короче, место, куда отличившийся в боях сначала в Польше, а затем и в Советском Союзе офицер, истинный ариец, мог получить отпуск или допуск на одни сутки. Дети, рожденные от живших в тех домах «проверенных» ариек и арийцев, назывались по-разному. Но прижилось одно — «подарок фюреру». В 1941 году таким подарком явился и маленький мальчик, имени которого история не сохранила.

Подарок фюреру
Родившийся ребенок, в том случае если специальная врачебная и «гестаповская» команда решали, что он — истинный ариец, отправляла на усыновление в семью, преданную фюреру. Представьте, что приходилось переживать этим малышам: из 49 параметров тела — 47 приходились на голову! И вот эти идеальные дети должны быть приняты в семьях как самый желанный подарок. Генрих Гиммлер, основатель «Лебенсборна» («источник жизни» - нем.), вообще требовал, чтобы в каждой немецкой семье (без примесей каких-либо других кровей) было как минимум четыре ребенка. У самого «зам.фюрера по многим вопросам» Геббельса было шестеро. Об их участи знает теперь весь мир: накануне подписания пакта о безоговорочной капитуляции Германии родители Йозеф и Магда Геббельс умертвили всех. А потом убили друг друга. Дети, не прошедшие комиссию «Лебенсборна», исчезали, скорее всего, пропадали в концлагерях.
Первые воспоминания о детстве у Сергея приходятся где-то на пять лет. Разрушенный город, нет родителей, подвал, там еще много детей... Уже в середине девяностых Сергей Иванович узнает, побывав в Германии, что малышей, призванных быть подарками диктатору, родители спешно передали в специальное подразделение, и, может, и его бы ждала участь детей четы Геббельс? Не успели. А может, задача была другой: все-таки спасти? Кто теперь разберет?
Выжившие при атаках на Берлин дети находились потом в обычном немецком детском доме. И вот тут они постигали самые страшные азы жизни: они не такие! Старшие ребята, дети солдат, погибших на Восточном фронте, частенько били их, да еще и еду отбирали. Одежды не было, изодранные ботинки считались самой большой ценностью: по руинам не особо босиком полазаешь. Поэтому обувь прятали под соломенные матрацы, а бдительные немецкие воспитательницы доставали их и ставили под кроватью. Строго по центру: каблук к каблуку, носок в носок... Так многие не находили своей обуви: старшие ребята успели научиться воровать, что в детском доме не считалось чем-то из ряда вон... Да еще по отношению к этим «маленьким ублюдкам», неизвестно кем рожденным.

Поезд жизни
Однажды, прямо перед Рождеством, когда на улице мела редкая в тех краях метель, занося остававшиеся на земле следы войны, мальчика разбудили. «Подарки!» - засуетился он, когда воспитательница приказала одеться во все теплое. «Нас поведут за подарками?..» - с убывающей надеждой спрашивали малыши. Воспитательница молча выводила их на крыльцо. Всего семеро. Всем около десяти лет. Самому маленькому — семь. Тут же стояла крытая машина, и надежду сменил страх. Дети плакали, когда их на руках переносили в эту страшную машину. Те, кто постарше, с остановившимися от ужаса глазами, сами забирались в кузов. Вся Германия знала об участи детей Геббельса, и это была самое страшное, чего ждали «дети-подарки». В кузове машины уже сидели, дрожа от холода, другие дети... Всех повезли на вокзал, на товарную станцию. Посадили в поезд, бывший когда-то пассажирским, а потом разрушенным и кое-как залатанным. Каждому ребенку воспитательницы молча сунули сверток с едой: кусок хлеба, маргарина, сахар и что-то еще. Поезд тронулся. Дети не знали, куда их везут: на станциях они приникали к почерневшим окнам и сквозь копоть видели, как из вагонов выпрыгивают русские солдаты, куда-то быстро бегут... А рядом с их вагоном неизменно появлялся часовой. Через несколько дней поезд пересек границу Советского Союза.
Сергей Иванович до сих пор не понимает: что это было? Но что бы ни было: «Знаешь, дочка, так мне жизнь спасли. Я-то уж большой был, все понимал, и то, что я какой-то «незаконный». Высадили нас в Подмосковье. Я не помню название станции, но там нас также ждала машина, погрузка-выгрузка, и вот мы в новом доме. Тоже кое-как залатанном, со свежей кладкой на месте взрывов. Тут нас первый раз за долгое путешествие, в котором один мальчик умер, накормили горячей кашей! Дали так много, что мы засыпали за столами, с ложками в руках. Кто-то осторожно перекладывал нас в кровати, и тогда же мне приснился впервые этот странный сон с лошадкой, голосом и каким-то Хорстом.
Школа жизни...
Через полгода я уже сносно говорил по-русски. Удивительно, но, в отличие от Германии, нас оберегали. Меня взяли в школу в первую группу, я что-то там «калякал» в тетрадке, а учительница не ругалась, терпеливо поправляла. Я всю жизнь думаю: может, не за тех приняли? Может, решили, что мы — дети немецких коммунистов? Да нет вроде. Уж что-что, а соответствующие органы работали как надо. Имена нам поменяли. Я свое немецкое не помню. Никаких документов у меня не было: в немецком детдоме нас никак не называли. Обзывали по-всякому, но имени не помню... Что-то простое, типа Пауль, Петер, Ганс, может быть. Не помню... Я стал Сергеем, и мне очень нравилось это имя. Я до сих пор вспоминаю, как старая нянечка меня, уже подростка, каждое утро собирая на учебу в ФЗУ, гладила по голове и со слезами: «Сыночек, Сереженька...»
В фабрично-заводском училище я получил профессию токаря, разряд. Да так и проработал всю жизнь токарем. И в Краснодаре, куда уехал после армии, и в Ставрополе... В армию пошел в 59 году. Служил в стройбате, но все больше на ремонте машин, в гараже части. Есть даже благодарности от начальства. И, знаешь, никто и никогда больше не вспоминал, откуда я. Хотя акцент, он и сейчас есть... Я ничего скрывать не собирался: кому надо, те знали (архивы-то не рассекретили), но товарищи по службе решили, что я жил в Прибалтике. Да и все...
А потом я женился, взял фамилию жены и окончательно запутался в своей странной «родословной». У нас с Катей родились дети, все белобрысые пацаны. Все погодки. Они и сейчас, как близнецы, хотя всем под «полтинник»: все одного роста, высокие, спортом всю жизнь занимались, один, младший, до сих не знает, что такое стоматолог... Ох, такие парни хорошие! За жизнь матери бились как! Но не уберегли мы Катюшу: недавно похоронили... Да и я уже как будто не жилец: все мне кажется, что пора отправляться к жене моей...»

Германия
Сергей Иванович дал телефон волгоградского Сергея, но тот не стал разговаривать: что было, то было... А «наш» таки съездил в Германию! И даже нашел место своего рождения! И даже, при помощи союза «Дети «Лебенсборна», нашел возможное захоронение своей биологической матери! Цветы положил... И будучи среди немцев, вдруг отчетливо вспомнил немецкий язык. Только в том, «старомодном» звучании. А вот имя свое не вспомнил... Уцелевшие архивы организации «Лебенсборн» не давали полной картины, а уж о ее четкости и говорить не приходится: имена давали уже приемные родители. Среди приемных отцов был один Хорст. Служил в гестапо, после войны был судим, получил небольшой срок: возможно, потому что был не самым большим винтиком во всей этой чудовищной машине... Человек с таким именем был жив, его не пришлось долго искать, но сердце подсказало: не он! Кто знает почему? Глубокий старик, Хорст Венцель, принял гостя и, узнав его историю, расплакался: младший брат погиб на фронте, а его самого спасло ранение и русская женщина, рисковавшая жизнью, выходившая 18-летнего немца, и потом, окрепшего, она передала его советскому командованию. Расстались ни с чем: на пороге своего старого дома солдат Хорст Венцель салютовал саблей той русской женщине и этому еще не старому Сергею...
Тогда же Сергей Иванович узнал, что огромное количество детей было ввезено в Германию: все они подвергались онемечиванию. И скольким из них (а ведь многие еще и не старики!) снятся родные места, а может, мамы, а может... Да что там!
Если не считать тех страшных лет, можно сказать, что жизнь Сергея удалась. Но вот расплакался он 9 Мая, когда звонил с поздравлениями: «Смотри, что получается: дети ко мне с семьями, внуками, уж правнуки есть, малыши совсем... Лезут на колени, дедушку с Победой поздравлять, а я кто?.. Не русский, не немец, не победитель, не побежденный... Официального статуса у меня нет, да он и не нужен: я, видимо, случайная жертва войны. Меня-то с чем поздравлять? Детям все равно, внукам тем более... Вон — сирени нанесли...»

После войны были обнародованы документы, которые пролили свет на наиболее ужасные аспекты программы «Лебенсборн»: помимо селекционной работы в третьем рейхе осуществлялась «оптовая торговля» похищенными иностранными детьми. Во время Второй мировой войны Гиммлер наставлял руководство программы о том, что желательно ввозить «расово приемлемых» детей из оккупированных стран: Польши, Франции, Норвегии, Югославии и Чехословакии. Много детей было вывезено и из России. Во исполнение этого приказа детей с арийской внешностью отбирали путем многочисленных проверок, привозили в Германию и помещали в центры идеологической обработки, а затем направляли для адаптации в «расово благонадежные» немецкие семьи. В рамках программы «Лебенсборн» несколько сотен тысяч детей были отняты от своих семей.