Поход в Таргим. Март 1986.

Обычно утром поднимаются не потому, что выспались, а потому, что холодно. Вот и сейчас я был не первым, кто по этой причине покинул палатку. Пашка поднялся только через час, а я прилёг вздремнуть, всё-таки приятная штука – днёвка. Когда я проснулся, Пашка уже начал готовить завтрак. Продрогшие туристы ждали солнца. Я сменил негативную плёнку и поднялся на верхнюю поляну, чтобы до восхода отснять несколько кадров. Спустившись, принялся за суп, и тут на верхней поляне появился дым. Думали, кто-то разжёг костёр, но дыма становилось всё больше. Тогда стало ясно, - подожгли траву. Наверх побежали ребята, за ними ещё. Слышались крики. Некоторые возвращались с прожжёнными вещами, чтобы взять что-то посерьёзней. Поляна притихла. Потом все разом засуетились. Теперь было видно, как ветер из ущелья понёс огонь вверх по склону. «Лес горит», - кричали сверху. Туда ушло десятка два народу. Я оставил суп и, прихватив брезентовые штормовки, мы с Пашкой побежали наверх. Огонь расползался и против ветра, оставляя за собой ядовитое пятно горелой травы. Если он спустится к ущелью, его понесёт на бивак. А склон очень крутой, как потушить? Огонь двигался с ужасающей скоростью, на склоне свечками вспыхивали сосны, становилось страшновато. Тушили внизу, чтобы он не дошёл до палаток, но огонь загорался снова. То там, то здесь из дыма появлялись закопчённые мальчишки, они кашляли и матерились, кто-то показывал дырки, оставшиеся на ветровке, кто-то почти сжёг мастерку, но огонь не унимался. Он наступал по всем направлениям. Два друга, ветер и огонь, как малые дети резвились в бессмысленной пляске. Огонь всё-таки спустился вниз и подбирался к лагерю двумя языками, но он был слаб. Основной фронт отодвинулся на несколько десятков метров вверх по склону чёрным поясом дыма. Кто-то тушил, кто-то снимал, кто-то кричал, что хороших фотографий не выйдет и гасить незачем. На подступах к биваку пожар захирел, поляну и её окрестности вытоптали, гореть было нечему. А наверху полыхал пожар, за огненным хаосом наблюдали люди. Зрелище вызывало у них разные чувства - у кого-то ужас, у кого-то восторг. Вот так холодное утро сменилось жарким днём. Сделать мы больше ничего не могли и пошли в котловину на прогулку. Поднявшись над Ассой, мы увидели, сколько сгорело леса. Дым переваливал хребет и уходил на перевал Бешт. В котловине его тоже хватало. Я посматривал на тропу к перевалу и думал, - чем мы там завтра будем дышать? В ауле Хамхи целых башен не оказалось, и пробыли мы там недолго. Возвращаясь, наткнулись на христианский храм Алби-Ерды. А лес всё горел и горел.

Пообедав, потащил Пашку посмотреть крепость. Когда вернулись, до вечера было недалеко. Пожар забрался к вершинам, лишь кое-где вспыхивали остатки травы. День угасал. Те, кто пришёл в горы отдохнуть, уже спали, те, кто не устал, собрались у костров. Постепенно палатки на поляне растворились в темноте. Временами их слабо высвечивал огонь. Грелись, говорили, я ждал, пока все разойдутся. Хотелось побыть одному. Стемнело, на небе, как на фотобумаге, проявлялись звёзды. Они находили своё оранжевое отражение на земле. Чем темнее становилось, тем ярче пылал Млечный путь и волшебнее казались тлеющие островки горящей травы. Но все знали, что скрыто за этим волшебством. Из-за хребта Цорилам поднималась луна. Вот она опёрлась на пики сосен, вот подтянулась выше, и стало светло, но этот свет не принёс радости и тепла. Мерно колыхались изваяния палаток. Туристам объявили отбой. Они по одному пробирались к костру, но их возвращали в палатки. Тогда подолгу слышалось недовольное бормотание. Я остался один…

«Он сидел один, уйдя в воспоминания. Заново вставал в памяти пожар. Подошла девочка, присела, кутаясь в одеяло, но вскоре на их уютное одиночество набежал инструктор, и Галя, так её звали, ушла в палатку. Сидящий у костра смотрел на огонь. «Нужно выспаться, - думал он, - завтра перевал». Дров было немного, но на несколько часов хватило бы с лихвой. Наверное, эта девочка была упряма, она снова появилась у костра, правда, без одеяла. Лагерь спал, и за Галей никто не пришёл. Они разговорились, он рассказывал, как красиво на Ассе осенью, какая в этих местах богатая история, куда они пойдут дальше. В её ответах он услышал знакомые интонации. Она любила ночами сидеть у окна и смотреть на спящий город. Она любила одиночество. Он смотрел в её глаза, и ему казалось, что он нашёл ту единственную, которую искал. Они улыбались друг другу, но больше ничем не выражали своих чувств. Где-то к полуночи он узнал, что у неё ноет зуб, и предложил ей уйти спать. Больному зубу нужны тепло и покой. Она наотрез отказалась, и было неясно, чем вызвано её желание сидеть здесь. Дрова кончались, он собрал с поляны все брёвна и целиком положил в костёр. Они сидели напротив друг друга и, когда ветер настойчиво рвал пламя в одну сторону, он или она садились рядом. Она не уходила, хотя он несколько раз напоминал. Луна ушла туда, куда днём рвался огонь, и скрылась за хребтом Цейлам. К утру оба стали дремать, глаза слипались. Чтобы не заснуть, он встал. Временами Галя начинала клевать носом, встрепенувшись, отправляла его в палатку. Он тихо смеялся. Начиналось утро. Темнота растворялась в свечении холодной зари. Ночь опускалась с неба на землю, забиваясь в ущелья и уходя куда-то вглубь. Он уже успел взять у неё номер телефона, что было странным, ни с кем и никогда он так быстро не знакомился. Туристы поднимались, и, когда проснулся его друг, а костёр уже поддерживали другие, он забрался в палатку, чтобы вздремнуть. Проспав несколько часов, он пошёл умываться. Три группы собирались возвращаться вниз по ущелью, он попрощался со знакомыми и отошёл к палатке. Группа, где была девочка Галя, выстроившись шеренгой, крикнула хором: «До сви–дань–я!» Ему стало пронзительно грустно, перехватило горло, и на глаза навернулись слёзы. Вспомнились слова из песни Визбора:

Прощайте же, прощайте,

Писать не обещайте,

Но обещайте помнить

И не гасить костры…

Пашка был у реки, когда ко мне подошёл инструктор одной из групп попрощаться: «Счастливо, и товарищу передай», - сказал он, крепко пожимая руку. На поляне не осталось никого.

Пашка вернулся с реки, сказал, что Галя просила позвонить. Мы наскоро поели, собрались и пошли. Шагалось легко, в лучах ещё неяркого солнца зелёными огоньками играла Асса. На подходе к Таргиму за спиной открылись чёрные склоны хребта Цейлам. Балку, ведущую к перевалу, затянуло дымом. У аула Эгикал намечался первый привал. Утомительный путь к перевалу описывать не буду, его скрашивали лишь многочисленные башни да жёлтые зубы хребта Цейлам над лесом. Под перевалом сели отдохнуть в старом березняке, котловина отсюда просматривалась слабо. Она держала в своей чаше ещё не успевший рассеяться дым. Чуть выше, справа, мощно открылся Гиреч, он вознёс свои стены на высоту более 3000 метров. Основные кавказские хребты растворила дымка. С перевала Бешт открылось много заснеженных северных склонов, и мы ещё не знали, что этот снег ждал нас на пути к приюту Салги. Вышли мы около полудня, а сейчас время подходило к четырём. Оставалась половина пути. На тропе пришлось поднять наногавники - непрочный наст не выдерживал, и ноги по колено уходили в снег. Там, где его не было, ботинки легко скользили по заледенелой земле и камням. Пришлось идти осторожней, но всё-таки один раз я сел, а Пашка упал. Два раза чуть не сбились с тропы. Шли, догоняя солнце, но не успели, оно зашло раньше. Но закат ещё таял на дне ущелья, когда мы были у цели. Бивак встретил сумерками. Был он тих и грустен. Пока Пашка разжигал костёр, я поставил палатку и сложил в неё вещи. Продукты оставил на лавочке. Сухих дров не было, и костёр не разгорался. Тогда, вспомнив прошлую ночь, я притащил из-под навеса сухие брёвна. Вскипятили чай, сушили промокшие насквозь ботинки и носки, пили чай и говорили. Накатила грусть. Вверху, на обрамленном соснами небе, накалялись звёзды. Их свет вселял в меня тихую печаль. В такие минуты люди понимают, что всё проходит, но…у меня была надежда. В тот вечер я полюбил этот бивак - там было как-то особенно одиноко.

Утром довольно быстро выбрались к сёлам. Прощайте, горы, прощай, Армхи!