Пока не похоронен последний солдат...

Мой товарищ повез совсем немолодую маму в небольшой город Тихвин. Там живут ее сестры, и совместная работа на их огромном огороде возвращала им молодость. По вечерам ужинали на улице, пели песни, пили купленное по соседству молоко и не только. Кое-что покрепче пили. И тут зарядили дожди... Они не сильно мешали, но дядька моего товарища вдруг стал куда-то собираться. Свернул огромный тюк полиэтилена, собрал какие-то котелки, ложки, поварешки...
Дальше повествование пойдет от лица моего товарища.

Спросил: «Поедешь?». Спросил так сурово, что я от страха ответил: «Поеду». Думал, на рыбалку.

Дядька пошел к соседу, там тоже копошились мужики, что-то собирали... Ясно, что в поход. Тогда я еще не знал, куда... Дальше буду писать, как дневник. Что напишу – отошлю тебе. Все на меня повлияло: до сих пор жалею, что отказался жениться – было бы не так страшно спать...

Выехали утром. Было холодно, еще не рассвело. Загрузились в старенькую «Тойоту» с кузовом, держались за борта, как могли. Я все гадал: куда нас несет? На рыбалку? На охоту? Тихонько спросил у крайнего дядьки: куда? «Туда... Щас приедем...» Сосед справа буркнул в воротник: «Немцы уже прибыли...»

На обочине дороги стоял небольшой автобус, рядом курили здоровенные парни в одинаковых майках. Я покосился на наши наряды. «Ничего, скоро сравняемся по цветам...» И тут прямо над моей макушкой проехал самодельный щит «Долина смерти – Мясной Бор». Ничего себе, привез матушку...

Под сводами деревьев, битых войной, я сидел с открытым ртом: из ствола торчит граната. Кое-где валялись каски, ржавые, наши и немецкие. Я наконец перезнакомился с «коллегами». Мой дядя Володя, соседи Серега и Семен. Считают себя «черными» копателями. Хотя позже стало ясно, какие они «черные»...

Стали ставить лагерь – две палатки, видавшие виды, натолкали туда старые одеяла, разровняли место под «кухню», и все это обтянули пленкой: накрапывал дождь. С одной стороны – хорошо, земля отсыреет, с другой – чего ж хорошего? Таскай эту пленку...

Немцы были в хорошей видимости – тоже поставили красивые палатки. И все. «Ну новички же...» – недовольно протянул дядя Семен. Взяли лопаты, заточенные заранее, и пошли в «свой» квадрат. Осмотрелись... Серега покачал головой: болото. Издали не скажешь, а вблизи – болото, затянутое ряской и еще какой-то травой.

«Пошли к гансам. Надо у них технику поспрошать». Пошли... Немцы без слов выдали бур и насос. «Чуют, гады, что не дома...» – съязвил Семен. Из русских поисковиков самый спокойный – Серега. «Мужики, харе, им своих тоже хоронить надо... Так что – дружим». Немцы помогли установить и бур, и насос. Включили...

Часть куска ржавой проволоки, что торчала из болотца, оказалась антенной рации. Пока ее вытаскивали, руки порезали и наши, и немцы. Перчатки рвались, но рация торчала одним боком, и все тут. Серега сделал шаг и пошел по болоту. Дошел до середины и стал шарить руками по дну: «Мужики! Ботинок! Это радист, точно. А рацию снесло взрывом».

Шаря по дну руками, он все глубже погружался в ил. Вот уже изо всех сил тянет голову, отплевывается... Немцы снова включили насос: вода чуть убыла. И с другой стороны болота в воду пошел Ганс. Двое черных от ила мужчин шарили по дну или по илу, и наконец ботинок с противным чавканьем поддался. Доставали его аккуратно... И вот он на берегу: разбухший, грязный. Подошва оторвана. Из ботинка торчит кость. Немцы тут же расстилают бумажную простыню, на которую нанесен контур скелета человека. Осторожно перевернули ботинок, и тут кто-то из немцев выдохнул: «Дойч!» М-да... Ботинок подбит пятигранными гвоздями, почти все они вывалились из лунок. Пока народ восхищался и грустил на берегу, начали раскладку костей. Нашли почти все, не буду перечислять. Буром зацепили рацию, еще что-то... Все разложили, даже рыжие волосы вытащили – намотались на бур. Наши покурили. Серега снял одежду, пошел полоскать в ручье. Немцы упаковали все, что нашли... Пожали руки нашим и потащили черный пакет.

Утро выдалось хмурым. Ночь была какой-то неспокойной: мне снились бои, стрельба. Проснулся от того, что за пленкой кто-то спросил махорку... Дождь накрапывал. Но хуже всего было настроение. Как же так? Тянули, тащили... И вот. Подарок немцам. На керосинке уже просто рычал чайник размером с ведро. Все потянулись к горяченькому, нарезали сала, помидоров, всякой зелени. И вдруг через пленку появился силуэт немца. Пустили на сухое. Он притащил четыре кружки, печенье, чай в пакетиках... Даже колбасу. Через пару минут заявились и другие: доброе утро! Ага... И вам здрасьте... Как там ваш радист?

И тут вдруг заговорил Вольфганг. Здоровенный, в татуировках, встретишь на улице, испугаешься. Он говорил горячо, мой плохой немецкий выхватывал слова: катастрофа, все мужчины в Германии либо погибли, либо вернулись инвалидами. Страну поднимали женщины... И может, этот радист и есть его погибший дед, который молодым мальчишкой воевал здесь. Ганс придержал его, сжав руку... Нам сказал, что его дед был коммунистом. И он сам коммунист.

Мы молча пили крепкий чай, немецкий не стали, заварили горсть своего. Немцы улыбались нам, мы – им... Тут у нас разница: наши мужики кое-что продают, много чего отдают в музей... Немцы не продают. Все кресты, дубовые листья остаются в семьях или в музеях.

Еще пару дней мы копались в земле, я тоже. Находили много чего: кружки-ложки и даже подсумок с записной книжкой. Серега отнесет к знакомому эксперту, может, удастся расшифровать. Однажды, ближе к вечеру, к нам пришли немцы. «Идемте!» Мы, уже устали, но пошли... То, что увидели, заставило заплакать. Немцы отрыли окоп! Там в позе эмбриона лежал боец, обнявший винтовку. Рядом, вытянувшись, еще один. Пока мы вытирали слезы, Серега наносил на карту окоп: к нему еще вернемся...

Доставали солдат все вместе. Немцы по косточке выкладывали на бумажные простыни контуры скелета бойцов. Потом все аккуратно упаковали в черные мешки. Вытирающий глаза Вольфганг положил на край окопа огромный букет полевых цветов.

Стали упаковываться. Что из еды – бросили в окоп: птицы поклюют. Пленку аккуратно свернули и в качестве подарка оставили немцам. Они нам – портсигар и пачку сигарет. Обнялись – и по машинам. Хоронить.

Наша справка:

Мясной Бор – так, словно по чьей-то злой иронии, был назван небольшой населенный пункт в Новгородской области, которому судьба уготовила страшную роль – стать кровавой мясорубкой, перемоловшей в 1942 году в ходе Любанской операции многие десятки тысяч жизней и судеб советских солдат 2-й ударной армии Волховского фронта. Этот эпизод, своего рода изнанка истории Великой Отечественной войны, у нас не любят вспоминать. Только предательством можно назвать преступное безразличие главных виновников этого провала, каковыми сейчас некоторые считают командование фронта, представителей Ставки Ворошилова, Маленкова, Мехлиса и самого Верховного Главнокомандующего Сталина. Конечно, легко мнить себя стратегом, видя бой со стороны, однако многие сходятся в том, что армию можно было спасти в марте 1942 года, выведя людей и технику по зимнику к «бутылочному горлу», т.е. к Мясному Бору. Сама поспешность начала операции и крайняя медлительность при принятии мер к спасению наталкивают на мысль о том, что армия была принесена в жертву, чтобы хоть чуточку ослабить давление немцев на Ленинград. Изучая военно-историческую литературу, сложно натолкнуться на свидетельства, объективно проливающие свет на те события.

Советской военной науке достоверные сведения об операции были не нужны. Считается, что часть архивных материалов была просто уничтожена – и, как говорится, «концы в воду». Другая часть по-прежнему недоступна даже историкам. Про трагедию в Мясном Бору стали говорить открыто лишь последние 10-15 лет, но и то, что говорилось и писалось, не в полной мере отразило всего трагизма происшедшего. Видимо, правда то, что трагедией является смерть одного конкретного человека, гибель же десятков, сотен, тысяч и миллионов – лишь статистика.