Про войну, семью и жену Суслова

<Самое яркое воспоминание из моего детства ­ война, в один день перечеркнувшая мирную жизнь. В дома моих друзей пришла беда, ушли воевать отцы, братья, родные и близкие. Наша семья проводила на фронт моего родного дядю ­ Анания Георгиевича Меркулова. Моя бабушка Анна Михайловна плакала так, как будто чувствовала, что не доживет до возвращения любимого сына, что в последний раз видит его и обнимает.

После бомбежки в город вошли немцы. Около четырех часов вечера мы услышали гул. Сначала мимо нашего дома проехали вооруженные мотоциклисты. Мы спрятались во дворе и смотрели на них из­за забора. Потом появились немецкие танки и бронетранспортеры с нарисованными на броне тиграми и львами. На танках сидели немцы с автоматами. Так началась оккупация Ставрополя.

Мы долго боялись выходить из дома, потому что прямо под нашими акациями, вплотную к забору, стояли грузовики, слышалась чужая речь. Никогда не забуду, как в нашу маленькую хатку, крытую камышом, ворвались вооруженные немцы. Мы с мамой онемели от ужаса, немецкий офицер и солдаты застыли у порога, а мой дядя Иван Тимофеевич Авдеенко, не растерявшись, показал на больную бабушку, лежавшую на русской печке, и сказал только одно слово: «Тиф!» В ту же минуту офицер выхватил из кармана белый носовой платок, закрыл им лицо и пулей выскочил из комнаты, за ним застучали сапогами солдаты с автоматами.

Потом зашли еще несколько немцев. Мы были с мамой во дворе. Протянув маме котелок, один сказал: «Млеко, яйко». Мама только развела руками. Тогда немцы сами зашли в сарай. Распугивая кур, обшарили гнезда и взяли несколько яиц.

мы. Mы с мамой видели огромную воронку, которая была до краев залита красной от крови водой.

Чтобы как­то прокормиться, мама картошку с огорода меняла на соль, хлеб. Бедная бабушка с каждым днем слабела и все переживала, что мы из­за ее болезни не смогли эвакуироваться из города и остались в оккупации. Наконец она отмучилась, и мы ее похоронили.

Вскоре оккупация окончилась. Город лежал в руинах. Отступая, немцы взорвали то, что не смогли разграбить. Еще помню, как ребята рассказывали, что за городом они видели расстрелянных и замученных в душегубках людей.

Когда вернулись наши войска, жизнь стала понемногу налаживаться. Мы с ребятами теперь смогли учиться в школе. Большинство детей были слабые, болезненные, в классе не раз случались голодные обмороки. Нас с мамой спасал огород. А вскоре в школе организовали горячие обеды, и эта нехитрая еда многим из ребят помогла выжить.

В соседнем доме Меркуловых всегда было много детей, мы с ними дружили. Каждый день рано утром мы все вместе выгоняли хворостинками коров, коз, овец.

Сегодня уже мало кто помнит, что раньше на углу улиц Краснофлотской и Ленина, где сейчас находится магазин «Пазарджик», собиралось по утрам стадо, мычали коровы, прыгали резвые козлята, блеяли овцы.

У нас была коза Ойра и два козленка, которых дядя Ваня очень смешно назвал: Оладик и Примус. Стадо пасла за городом пожилая женщина­пастушка, загорелая до черноты. Мы ходили в лес собирать желуди для козы, оттуда же приносили дрова, чтобы топить печь, и грибы, которые мама сушила и солила. Летом готовили еду на примусе, и моей обязанностью было выстаивать очереди, чтобы получить по карточкам хлеб и купить керосин. Какое горе было, когда я однажды потеряла карточки! Маме пришлось продать наших забавных козлят, с которыми было так весело играть.

забиралась к ней на русскую печку, и она учила меня первым песенкам и стишкам. А однажды бабушка сильно заболела, и мама дала ей капсулу с лекарством. Шарик был большой, и бабушка долго не решалась его проглотить. Тогда мама дала ей воды, чтобы запить, и протянула ей градусник, который бабушка раньше никогда не видела. Бабушка с ужасом посмотрела на градусник и, заикаясь, спросила: «Это... тоже проглотить?»

Мама моя работала в городской больнице. Она рассказывала нам о своей работе, но иногда так уставала, особенно после ночных дежурств, что, даже не поев, падала на кровать и засыпала.

Однажды мама рассказала, что после операции к ней в палату положили жену Михаила Андреевича Суслова. Тогда он занимал должность первого секретаря Ставропольского крайкома партии. Это была добрая и симпатичная женщина. Она понимала, что мама делала для нее все возможное ­ бесконечные уколы, лекарства, бессонные ночные дежурства и беседы до утра... И, выписываясь из больницы, сказала: «Лариса Георгиевна, вы спасли меня, буквально вытащили с того света своим вниманием, стремлением выжить в трудное время. Если будет когда­нибудь нужна моя помощь ­ приходите, звоните, я вам тоже постараюсь помочь. Я ­ ваша должница»... Забегая вперед, скажу, что в помощи мы нуждались и не раз, но мама была человеком скромным и ни о чем не хотела просить первую даму города. Но пришлось.

Спустя много лет нашу маленькую хатку снесли, и маме дали однокомнатную квартиру на первом этаже нового многоэтажного дома. Квартира была угловой, батареи еле­еле теплились, и зимой мороз и ветер выгоняли все тепло. Однажды мои маленькие дети заболели, я оставила их у мамы и пошла на работу. Вернулась вечером, а они сидят в пальто вокруг плиты и по очереди греют руки над газовыми горелками. Глядя на посиневших от холода детей, мама вздохнула и сказала: У меня есть единственный выход»... И она написала в Москву ­ жене Суслова.

Долго мы ждали ответа, а вместо этого однажды к дому подъехала машина, и вежливый молодой человек вручил маме ордер на квартиру в новом доме, на втором этаже с балконом. Так мамина доброта вернулась к ней спустя годы…

Трудное было время. Но многие события я помню, словно это было вчера. Да и как можно забыть детство, в котором беда и горе быстро проходят, а весь мир кажется светлым и счастливым? И никогда потом человек не переживает такого острого, как в детстве, желания жить.

Сейчас я смотрю в то далекое время, как в зеркало. Там, с другой стороны, остались мои любимые люди. Их лица по­прежнему молодые и красивые. И будто совсем рядом лицо мамы. Она навсегда останется со мной ­ моя добрая, нежная, ласковая мама.