Роланд: кто я?

Звонок в дверь: посылку принесли. И кто? Роланд! Давний товарищ, с которым знакомы лет двадцать. Всегда веселый, позитивный «сын лейтенанта Шмидта», кажется, что его интересует только пиво в жару. Роланд авантюрист: больше всего любит Африку. Работал на алмазных рудниках каким-то маленьким начальником, там же имел  лавочку со всякой необходимой африканцу всячиной. Потом Африка ощетинилась, и к белым людям отношение резко изменилось. Роланд умудрился продать «бизнес» местному товарищу и вернулся в Германию. Теперь чего-то погрустнел и решил, что надо бы в Россию съездить. Заодно мне вот посылочку от сестры привез. Она замдиректора сувенирной фабрики: теперь у меня есть шапка с лампочкой во лбу.

  Сидим, пьем чай с немецким печеньем, философствуем. Я плохо говорю на немецком, он  так же по-русски. Смешной разговор...  У него цель: переехать в Россию, перевезти семейство, консульство вроде и не против. В общем, сидим  смеемся, если ошибаемся или не помним слова… Но тема из веселой постепенно перетекла в очень серьезную и, на мой взгляд, странную. Столько лет прошло, да и в гостях вроде как о многом не говорят...

  Мы ровесники, нам за 50, большая часть жизни за спиной. Зачем моему другу выяснять, кто он на самом деле?  По-научному, к какой гаплогруппе он относится? Вот мне все равно: я своих предков с начала 19-го века знаю. А он что-то задумался...

 Его отец и дядя - немцы,  родились погодками в 46-м и 47-м годах. Его дед (советский офицер) служил в комендатуре Берлина и жил на квартире у немцев. Был он очень внушительный, в медалях-орденах, спокойный (большие люди, как правило, не шумные и не болтливые), а тут и говорить-то не с кем.  До войны поступил в какой-то институт, изучал философию. Немцы, простые и небогатые люди, хоть и были исключительно вежливы с советским офицером, но напряженность чувствовалась: их сын не вернулся с Восточного фронта. Осталась дочь, которую всячески прятали от русского. Боялись: слухи разные ходили... Хотя дед, Матвеем звали, приходил на квартиру почти всегда ночью уставшим. Сам себе готовил еду, открывал консервы, которыми, кстати, честно делился с хозяевами, ибо считал, что за постой надо платить, а продукты были дороже всякой валюты.
Времена такие были: даже за взгляд, брошенный на немку, карали. Конечно, были случаи и мародерства, и насилия над мирным населением, но все пресекалось, расстреливали и за меньшее. Молодая немка, дочь хозяев Марта, частенько заглядывала в комнату Матвея: то белье сменить на кровати, то убраться, то еще что… Потом стала оставаться на чай: языковой барьер мешал общению, но глаза-то о многом говорили. Ну вот и договорились: Марта перебралась в комнату Матвея, родители чуть не умерли от стыда и страха за дочь, но все обошлось. Да, собственно, расчетливые родители понимали, что здоровых мужчин в Германии наперечет, в основном недобитые фанатики да инвалиды. Прошло положенное время – родился мальчик, Хорст. В комендатуре об этом узнали и предупредили Матвея, что ничего хорошего из этого не выйдет:  он, как все, уедет домой, сын останется в Германии. Но время шло, Матвей служил, как и раньше, а в окно снова постучался аист. Второй мальчишка, Владимир, родился, когда офицерский состав собирался в Советский Союз. Сидя над колыбелью, где два малыша спокойно помещались, Матвей руками до боли сжимал голову: как их оставить? Они наполовину русские, простят ли их мать немецкие власти? Да никто не знал, что будет дальше… Американцы вон «шебуршатся». Марта почти все время лежала на кровати, отвернувшись к стене.  Мама, бабушка мальчишек, чуть не насильно поила ее молоком: «дойчева» мать должна быть хорошей кормилицей!

 За неделю до отъезда (уже ждали воинский эшелон) вдруг сработало взрывное устройство: то ли подложили, то ли не нашли при разминировании здания. Рухнула часть стены, где работал Матвей. Его опознали по погонам, да, собственно, опознавать было некого, все стерто в порошок. И никто, ни одна живая душа не знала, что Матвей в это время отвозил важные документы в другой город.  Когда вернулся, понял, что вот он, шанс остаться. Тем более что уже доходили слухи о том, что ждало определенную часть офицеров, служивших в Германии. Тех, кто обзавелся семьей, и таким образом предал Родину. А если вернется? Был он сиротой, бывшим беспризорником, отвоевавшимся, трижды раненным. Кому он нужен будет после лагерей? Никому.

 Матвей пропал для всех: отец Марты куда-то ездил, привез документы на имя своего погибшего сына. Таким образом Матвей стал Герхардом. Две недели он не выходил из дома, дверь никому не открывали, а похоронку посылать было некуда и некому. Ну так и остался русский  дед Роланда в Берлине, потом перебрался с семьей в ФРГ. Матвей умер в конце шестидесятых, тосковал по Родине... Мальчишки выросли, обзавелись семьями, сами уж старики, обоим за семьдесят.  «Знаешь, бабушка Марта  говорила, что он просто от тоски умер. Замкнулся, стал молчаливым, ну и... А я родился, даже деда застал! Только не помню его совсем. Мой отец — Владимир. И вот теперь мучаюсь: я кто? Русский или немец? Отец наполовину немец, мать немка.  Мне хорошо в Германии, но и в России мне не просто хорошо: я чувствую, что здесь мой дом. Иной раз еду по улице и кажется, что я на ней вырос. И это чувство преследует многих немцев — сколько у вас ищут своих «послевоенных» отцов или хоть какие-то остатки семей? Мои ровесники остались без огромного куска своей семейной истории!  Вот это и мучает».

Ну да и правда: много в Германии уже старых людей, считающих своими отцами русских солдат. Если они плод насилия, то  об этом не принято говорить. А если плод настоящей и чистой любви. Ведь Матвей и Марта были совсем молодыми, хотели любить... Когда Роланд волнуется, бьет кулаком по ладони другой руки. Неужели и правда приедет с детьми и маленьким внуком? Навсегда.