«Сколько стоит человек»

На минувшей неделе ряд московских политиков во главе со столичным мэром в очередной раз вступились за честь СССР: призвали жителей России прекратить закупки любой молдавской продукции до тех пор, пока правители бывшей союзной республики в лице исполняющего обязанности президента страны не отменят указ об объявлении 28 июня Днем советской оккупации. Именно в этот день в 1940 году, как известно, Красная Армия вернула, так сказать, Бессарабию в состав бывшей Российской империи, ставшей государством рабочих и крестьян. Могла бы и раньше, в 39-м, когда был подписан пакт Молотова-Риббентропа - о ненападении и секретные протоколы к нему о разделе некоторых европейских стран между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом. Но помешали кое-какие внешние обстоятельства.

Уже и третьего рейха нет давно, и советского государства не существует, а политики все никак не угомонятся, устраивают перформансы на свой вкус и цвет, не обращая внимания на людские интересы. Любопытно, что бы на это сказала внучка графа и дочь одесского юриста-криминолога, дворянка и помещица – владелица родового имения в Бессарабии, превратившая его к концу 30-х в образцовое фермерское хозяйство; «шпионка» и «пожизненно ссыльная», прошедшая через тюрьмы и карцеры, рабочая на лесоповале и лесосплаве, прачка, горный мастер на шахте в Норильске и сестра выдающегося военного историка русского зарубежья, участника Сопротивления, погибшего во Франции… Все это о ней – Ефросинье Антоновне Керсновской, последние свои тридцать лет прожившей в городе Ессентуки на Кавказских Минеральных Водах.

«Лес рубят – щепки летят»
Знакомая поговорка, не правда ли? Она и оказалась такой мелкой «щепкой», как и миллионы людей, с точки зрения советского государства во главе с великим вождем. В 1940-м ее небольшое имение – виноградарство, выращивание зерна и разведение скота – на тот момент процветало. А сама она о себе тогдашней, 32-летней, писала: «Я – землероб, хозяин» (в женском роде первое слово не существует в природе). Добавим, знающая восемь языков, имеющая прекрасное общее домашнее образование – ее мама Александра Алексеевна окончила пансион благородных девиц и Парижскую консерваторию, привила Фофо, как ее называли в семье, любовь к музыке, живописи, литературе.
Но она предпочла занятие сельхозпроизводством. И по необходимости (никто в семье, кроме нее, не обладал нужными качествами, а после бегства из Одессы в 1919-м надо было на что-то жить). И, как выяснилось, по призванию: нелегкий труд на земле был ей по характеру – сильному, волевому, упертому. Понадобилось, и ветеринарные курсы окончила… Разве могла она предполагать, что эта закалка, многочисленные конные и пешие путешествия по Карпатам очень пригодятся ей позднее – на перегонах из одного лагеря в другой в «столыпинском» вагоне, в шахте, свинарнике при больничном морге, на лесоповале, чтобы элементарно выжить? И не просто, а отстаивая свое человеческое достоинство, сохранять которое считала самым главным для каждого, чем внушала уважение даже вертухаям, и остаться в итоге деятельной, щедрой, отзывчивой женщиной. «Берите даром», к примеру, можно было прочитать в записке, положенной сверху на ящик с яблоками, выращенными в своем саду в Ессентуках и выставленном на улице для прохожих.
А тогда, в 40-м, имение у нее конфисковали, как у помещицы, тут же, естественно, разграбили, а саму Ефросинью Антоновну вместе с матерью – отец незадолго до этого умер, брат находился за границей – из барского дома выгнали. Не забыв позднее взять письменный отказ об отъезде в Румынию, которая недавно владела и продолжала претендовать на Бессарабию, туда уже перебралась при помощи знакомых ее мать Александра Алексеевна. Так начался долгий тернистый путь Фофо до освобождения лишь в 1957-м, через четыре года после смерти Сталина.

По этапам
своей Голгофы
Когда за ней пришли из НКВД, дома Ефросиньи не оказалось. Ей бы затаиться, уехать, потеряться – опыт отца, арестованного когда-то Одесской ЧК и случайно не расстрелянного, подсказывал это. Ведь бывало, что некоторые так и спасались, но она… добровольно и бесстрашно явилась в органы. И пошла первым этапом в ссылку в Кузбасс. Потом будут Новосибирск, баржей до поселка Суйга и доставка на лесозаготовительный пункт, дерзкое выступление на собрании в клубе по поводу завышения норм выработки и конфликт с начальником леспромхоза, за что была снята с довольствия. Побег и скитания по Сибири, арест в Рубцовске. Следствие и обвинение в шпионаже – уже второй год шла Великая Отечественная война – недельное пребывание в одиночной камере трибунала города Барнаула, а затем внутренняя тюрьма НКВД. Ночные допросы и непризнание своей «вины». Снова этап – уже в Нарым, всю зиму пребывание в неотапливаемой камере предварительного заключения, и снова отказ от лживых обвинений следователей. Ее пытались бить, но неожиданно получили отпор: Фрося была физически крепкой женщиной, зря, что ли, сама наравне с наемными рабочими трудилась в поле и на ферме.
И вот суд, приговор – расстрел. Подавать прошение о помиловании Керсновская категорически отказалась, но крайнюю меру все-таки заменили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей – система оступилась, дала сбой. Опять этап – уже пеший, в Томск. Потом будут другие, еще… И на протяжении этого, здесь в телеграфном стиле изложенного, и последующего времени ее сопровождала массовая гибель людей рядом от голода и авитаминоза, их постоянное унижение, отношение как к скоту, с которым она, рожденная в свободе, сама в своем имении холившая коров, свиней, лошадей, не могла смириться, принять и понять.
А затем снова случилось следствие – высказалась об антирелигиозной советской поэзии, последовал донос, новый приговор и перевод в барак уже усиленного режима к уголовникам… Позднее в своих воспоминаниях весь этот жуткий период противоборства с системой она обозначит, как «Великий постриг», или испытания души на стойкость, и сопроводит свои документальные истории знаменитыми рисунками-иллюстрациями.
До жути будничными. И странное дело – ужас, по сути, рукотворный ад, сотворенный людьми для других людей, в ее изложении поданный иногда даже с юмором, словно отступает перед личностью автора, силой ее духа, одержавшего победу над сталинской рутиной расчеловечивания. Об этом, в первую очередь, говорилось на встрече в библиотеке Фонда Русского зарубежья имени А. Солженицына, посвященной ее памяти и столетию со дня рождения в январе 2008 года. Во встрече принимали участие и те, кто был с нею знаком, и те, кто только читал ее воспоминания, сначала в самиздате, а потом и в открытой печати, включая представителей из города Ессентуки.

Извлечен ли
урок истории?
Впервые мемуары Керсновской при содействии И.Чапковского, с семьей которого она была дружна, были частично опубликованы под названием «Наскальная живопись» в трех номерах журнала «Знамя» в 1990 году, когда она была реабилитирована, а также в «Огоньке» – с 64 из почти 700 ее рисунков. Это был шок для общества («Вечерка» в свое время писала об этом. – Авт.). Ее имя становится известным миру: фрагменты мемуаров с иллюстрациями будут опубликованы в изданиях Германии, Англии, Франции.
К этому времени она успела перевезти из Румынии свою любимую маму и похоронить ее на местном кладбище в Ессентуках, куда перебралась на жительство в 1960 году и сразу же принялась по всем агрономическим правилам разбивать роскошный яблоневый сад и разводить цветы. Причем фруктовые деревья высаживала не только для себя, но и на улице, где стоял ее дом. К моменту, когда о ее судьбе стало известно в городах и весях, здоровье Ефросиньи Антоновны уже изрядно пошатнулось – случился инсульт, потом переломы – сначала левого, потом правого бедра, она передвигалась на костылях или в инвалидной коляске. И продолжала шутить, глядя на асфальтовую дорожку посреди сада: прямо как взлетная полоса…
В 1994-м, в год смерти, по ее просьбе на могилу матери в Ессентуках была перенесена земля с погребения на парижском кладбище Женевьев-де-Буа брата Антона, известного историка русского зарубежья. До самого конца она стойко переносила все невзгоды, опираясь на помощь друзей – семьи Чапковских. А через несколько лет после ее ухода из жизни в Москве вышла повесть Ефросиньи Антоновны о пережитом «Сколько стоит человек». А и действительно – сколько, с точки зрения тех же молдавских и московских политиков? Если не готовы ответить, может, им стоит перечитать мемуары Керсновской со всеми ее рисунками, иллюстрирующими жизнь и судьбу одного лишь человека, выпущенные к ее 100-летию в виде альбома издательством РОССПЭН два года назад.

Подготовила
Наталья ИЛЬНИЦКАЯ.