Три века бабушки Ани

Анна Игнатьевна Кузьмик с журналистами общаться уже привыкла. Как сто лет ей исполнилось – с тех пор и общается. Ей есть что о своей жизни рассказать. Бабушка Аня ведь три века помнит – девятнадцатый, двадцатый и теперешний, двадцать первый. Ни дать ни взять – живая история. И судьба-то у нее, как у всей страны, трудная, но жизнеутверждающая. Потому что есть в этой маленькой сухонькой женщине та большая сила, которая помогает верить и жить – иногда не благодаря, а вопреки. И этой силой и верой еще и других поддерживать. Вчера Анне Игнатьевне 112 годков исполнилось.

О девятнадцатом веке у бабушки Ани память детская – а значит, яркая, радостная.

- Детям-то все в радость, - с кроткой улыбкой вспоминает старушка, - лес, грибы, ягоды, купание. Вот тебе и счастье…

Потом те места, где пролетело ее короткое счастливое детство, назовут Беловежской пущей. Ее деревня Орешково относилась к Польше, но крестьянствовали там в основном белорусы. Только паны были польские. Но маленькой Ане паны были без надобности. Для нее существовали только лес, речка, лонки (луга). После разлива на прибрежном лужке еще долго стояла вода, дети собирали здесь рыбу, которую с чувством великой гордости тащили домой, надеясь на родительское поощрение. Девчушка любила наблюдать за аистами. Длинноногие птицы степенно ходили по лонкам и лакомились лягушками. Рассказам родителей, что ее саму тоже принес аист, Аня верила разве что в самом раннем детстве. Рожали селянки часто, и роды проходили дома.

- У нас бабушка жила неподалеку повивальная, - вспоминает Анна Игнатьевна. – Одна на всю округу. Большим почетом пользовалась. Возили ее по всей Беларуси як царя… В каждом доме угощали, она, как выпье, як запоет! Веселая была старушка!

- Что, и тогда в деревнях много пили ?

- Ни! У нас вот отродясь пьяниц никогда не было. Если пить, как работать, как семью кормить?

Cемьи были большие – вот у Ани например, было пять сестер и четыре брата. Все помогали отцу на пасеке. В округе все были пчеловодами. Орешково состояло из хуторов с ласковыми названиями (например, Лешки, Мишки, Степки – по имени хозяина). Их вот хутор назывался Голенки. До замужества Аня фамилию Голенок носила.

Вместе с девятнадцатым веком закатилось, как ясно солнышко за тучи, и беззаботное Анино детство. Вихри первой русской революции над Беловежской пущей вроде и не свистели, но жить на хуторах стало тяжелее. Ане совсем малолеткой пришлось идти на панов батрачить… В то же самое время осталась она без матери. Та совсем молодой померла. Больниц в округе не было, а из лекарств – только отвар, который старенькая бабуля Голенок готовила от разных хворей. А он не всегда помогал. Отец погоревал маленько, потом женился – в доме нужна хозяйка. Правда, Анна Игнатьевна мачех своих (их у нее две было) вспоминает добрым словом – хорошие были женщины, детей приветили, не обижали… Горестей много еще будет в Аниной жизни, но и добрых людей – тоже много. Эта-то доброта людская ее не раз в жизни спасала – когда в Первую мировую пришлось бежать от войны да по лесам и по людям прятаться. Бежали они тогда до самых Барановичей, а там – эпидемия холеры. Мачеха заболела, ее с двумя новорожденными в том городе и похоронили, и ведь нашлись люди, которые приютили их тогда, хотя холеры они, конечно, боялись, но человечность оказалась сильнее страха. Да и потом, когда успевшая уже выйти замуж и овдоветь, осталась со своим сыном наедине с нелюдимой мужниной родней, желавшей ей если уж не сжить их со свету, то по крайней мере прогнать из дому. Возвращаться ей было некуда, хутор их в войну сгорел, отец с детьми и новой мачехой перебивались с хлеба на воду. Возвращаться к ним Анне не пришлось, встретила она хорошего человека – Степана Кузьмика, с которым суждено было ей прожить душа в душу более полувека и вырастить троих детей.

Руки у Степана были золотые – в хозяйстве все было ладно и складно. Только вот начавшаяся Вторая мировая война, совсем как первая, в одночасье слизала огненным языком все нажитое годами. Кузьмики немцев ждать не стали. Лишь пронеслась весть о войне, погрузил Степан в повозку всю свою семью и увез их в лес, подальше от беды. В ночь вернулся на хутор, чтобы забрать хоть что-то из вещей, но от дома и подворья остались уже только тлеющие остовы да головешки. И снова нашлись добрые люди, которые приютили погорельцев, пока Степан место не присмотрел, где хоть какой-то приют для семьи оборудовать можно. Среди леса, подальше от немцев, стали Кузьмики лепить себе мазанку. Вколотили в землю колья по периметру, оплели их, как корзину, хворостом, залепили глиной. Не бог весть какое жилье получилось, но теплое. Так до конца оккупации в нем и перебедовали. А как освободили от фашистов Белоруссию, перебрались в Гродненскую область. А потом – в Ставрополь.

Полюбили наши места белорусы Кузьмики, можно сказать, случайно. Из-за белой муки. Пока крестьянствовали да от немцев спасались, выживали на грибах и на картошке. Ржаная лепешка только в праздник великий была. Да и в хорошие времена в Беларуси только рожь сеяли. А тут Степану посчастливилось на ярмарке ставропольской побывать. Привез он из щедрого южного края больше пуда муки. Больше полувека с той поры минуло, а при воспоминании об этом в голосе до сих пор звучат радостные нотки:

- Мы такой муки никогда не видели! Белая! Радость-то была – сколько же всего из нее испечь можно!

Пышные пироги из белой ставропольской муки стали в какой-то мере судьбоносным явлением в жизни семьи Кузьмиков. И заканчивающая десятый класс их младшая дочка Вера, которая хотела стать врачом, решила поступать только в Ставропольский медицинский институт. Вера поступила с первого раза, а родители приехали следом за ней. У взрослых детей уже свои семьи были. Анна Игнатьевна устроилась дворником, а Степан Николаевич – каменщиком.

– Он хорошим строителем был, – с гордостью говорит бабушка. – Много домиков в Ставрополе построил. Еще мясокомбинат строил, спортшколу. Ну потом, как сил поубавилось, тоже в дворники пошел, уж за восемьдесят было, а он все работал.

Степан Николаевич дожил до девяноста лет. Бабушка Аня уж сто двенадцатый день рождения вчера отпраздновала. Вместе с дочкой Верой Степановной и рыжей кошкой Лиской. Года три назад Анна Игнатьевна ее котеночком на улице подобрала. Теперь Лиска – член семьи и лекарь. Часами лежит клубочком на ногах – греет больные суставы. 112 лет, конечно, возраст – все болит, сил уж нет, и глаза не видят. Еще года три назад бабушка старалась по хозяйству что-то дочери помочь, прогулки любила. Теперешняя скованность, конечно, тяготит – без дела на боку лежать не привыкла. Может, говорит, и прожила столько, что за делами о болезнях не думала да зла на сердце ни на кого не держала. Зло держать никто из Кузьмиков не умел. Она, муж, дети всегда к людям с открытым сердцем шли, и от добра дом их теплым был. Зла Анна Игнатьевна не держит даже на Ельцина, который в родной ей Беловежской пуще подписал приговор огромной стране с названием Советский Союз, тем самым сделав ее со старшим сыном жителями разных государств… Тем не менее бывшего президента бабушка ругает ласково:

- Да хто его знает, какой он, хулиганистый какой-то… Пустомеля. От него хороших слов, как от Путина, не услышишь .

Нынешнего президента бабушка уважает:

- Хороший, - говорит, - чоловик… Все правильно рассказывает. Только вот если все работать не станут, то ничего не получится. Без работы какая ж лучшая жизнь…

Общественной жизнью и политикой бабуля интересуется. Хоть телевизор теперь смотреть не может, по радио ни одного выпуска новостей не пропускает.

Уже шестой год пошел, как начался новый век. Для бабушки Анны он третий. В двух предыдущих было много бед, но было и счастье. Анна Игнатьевна держит в памяти самые мимолетные его моменты. С ней рядом родные люди – дочь и внук. В памяти все, кто был ей дорог, кто составлял всю ее жизнь, которую вопреки всему бабушка Аня называет сказочной.

Елена ПАВЛОВА-ПОНОМАРЕВА.

Публикация представлена на конкурс «Поговорим о жизни», проводимый Ставропольским региональным отделением Российской партии жизни и краевым отделением Союза журналистов РФ.