Улицы моей памяти

Я люблю этот аул, на улочках которого теперь не могут разъехаться встречные машины. Его пересекают сверху вниз улицы Ставропольская, Клары Цеткин (бывшая Приютская) и едва заметные среди зелени проулки, где древние крутые лестницы ведут в центр города, к площадям, к университету, к Дому правительства, многоэтажным безликим домам, к строящемуся собору и самому Ангелу-Хранителю. Иногда, с годами всё реже, я бываю здесь и ухожу буквально со слезами на глазах.

Недавно я посетил родную слободу вместе с краеведом и поэтом Анатолием Черновым-Казинским. Поднялся со стороны проспекта Карла Маркса на гору, дошел до улицы Ставропольской, по которой, говорят, хаживали в свое время Пушкин и Лермонтов. Кто это сегодня точно знает?..

Анатолий шел рядом со мной, бубнил стихи, которые сочинил про меня:

- Он был спортсменом, краболовом.

- Перестань, - сказал я, с трудом спускаясь по каменным ступеням Ставропольской улицы. - Сейчас мы повернем налево, на улицу Первую Подгорную, и затем направо, где начинается Вторая Подгорная, а там увидишь, где был мой дом № 28. Говорят, там кто-то что-то строит. Особняк, наверное.

Так оно и оказалось. За сплошным забором ничего не было видно. Я загрустил. Анатолий снова начал рифмовать:

- Но... минули те года!

Но он пописывает малость.

- Перестань, - снова попросил я.

Анатолий послушался и спросил:

- Тут на улице есть кто-либо, помнящий тебя?

- Наверное, - ответил я, продолжая беспричинно грустить.

Мы подошли к дому № 45, я нажал на звонок. К калитке подошел мужичок в возрасте, взглянул на меня, как будто вспоминая, где меня видел:

- Это ты, Эдик?

- Нет, я Вадик... Позови Люду, если она еще жива.

- Она жива. Это моя мама, бывшая преподавательница кооперативного техникума Людмила Павловна Карягина. Мы с ней вместе коротаем свои дни...

Люда вышла. Анатолий тут же, с проворством папарацци, сфотографировал нас. Мы долго говорили с Людой... И вспомнил я один эпизод юности. Нам не было и двадцати лет тогда, учились мы в пединституте. Она на физмате, я — на литфаке. Она нравилась мне: красивая, стройная, вся цветущая как веточка сирени весной. И однажды я, возвращаясь с лекций, купил на Верхнем базаре букет специально для неё. Таков был мой способ покорять девушек: дарить им цветы и рассказывать про звёзды, которые над нами. Особенно ярко, как алмазы, они тогда светили над нашей улицей Казанской.

Мне повезло. Люда стояла около калитки у своего дома и кокетничала с каким-то греком. Я тогда не подозревал, что он влюбился в неё и уже ходил в женихах.

- Людочка, это тебе, - я протянул букет девушке, но жених вырвал из моих рук цветы и швырнул их в сторону.

Я всё понял и, как говорили во времена Пушкина, поспешно ретировался. Оглянулся я уже около своего дома, почувствовав себя в безопасности. И увидел, что жених набузовал сирени, которой у нас в каждом дворе было немеряно, и сует ее Людмиле:

- Вот, возьми!

Как я был благодарен девушке, которая ответила ему громко, на всю улицу:

- Нет, она ворованная...

Потом пошла и подняла мой букет, который, кстати, тоже был из веточек сирени.

...Что было, то было. И прошлого — как ни жаль — никогда не вернешь!