Волчица и овцы
Это была строгая и властная мать, мать-воительница. По её замыслу общины сестёр милосердия должны были уподобиться женским монастырям. В таком духе она разработала устав для Псковской общины. Но документ вызвал споры и разногласия даже в Священном синоде.
Игуменья отстаивала свою позицию страстно, придавая этому противостоянию глубинный смысл: «В эту эпоху безверия и разврата.., – писала она, – ...епархиальные общины сестёр милосердия – учреждения, своей благотворительной деятельностью угрожающие распадению нигилизма. Это поняли те, которым не нравилось это нововведение, и возбудили дружное восстание против меня, учредительницы этих общин. Тяжело мне, я одна борюсь с этим морем вольнодумства, и чем всё это кончится, не знаю. Знаю только, что я буду бороться до конца, не сойду сама с креста, пока не сведут меня те, которые меня на оный пригвоздили, не с целью моих страданий, а с целью блага общественного».
Но устав, разработанный Митрофанией, был отклонён и изменён. Член Синода архимандрит Игнатий в своём отзыве писал, что общины сестёр милосердия «...это вполне светское учреждение, а монастыри и монашество – вполне духовные учреждения. Справедливость требует всякому предоставить идти своим путём…Насилие же ни в коем случае не должно быть допущено: крепостное право уже не существует...».
Игуменья Митрофания закусила губу и с ещё большей энергией принялась за строительство Владычне-Покровской общины сестёр милосердия в Москве. Этот проект должен был стать венцом её деятельности.
К тому времени личные средства игуменьи Митрофании были исчерпаны. Положение руководимого ею монастыря неуклонно ухудшалось. Коммерческие предприятия не приносили больших доходов или вовсе были неудачны. Благотворителей в России было немало, но ведь и соискателей помощи, просителей – не счесть. К тому же матушка Митрофания была нетерпелива; собирать деньги по копеечке не умела; ей нужно было много и сразу.
Царское правительство, конечно, поощряло благотворительность. Постоянные дарители входили в попечительские советы богоугодных заведений и получали право на ношение чиновничьих мундиров разных рангов в соответствии с суммой ежегодного взноса. Одно время ввели даже ордена за благотворительность. Но в общественном мнении такая награда за милосердие вызвала ропот, и ордена отменили. А мундиры оставили.
Игуменья Митрофания оказалась на перепутье: впереди – высокая цель, но поперёк – средство её достижения… Как, в какой момент матушка или батюшка решают, что им дозволено согрешить, пусть даже ради святой цели? В эту тайну матушки Митрофании мы никогда не проникнем. А вот как она действовала, доподлинно известно.
Лёгкой добычей вымогателей всегда бывают люди, одержимые тайным пороком или страстью. Это обстоятельство развязывает руки и успокаивает совесть.
Анна на шее
Купец Лебедев давно и успешно вёл дела в Москве и других городах. Всё было у Дмитрия Николаевича: капитал, торговля, дом. Но гордыня заела – хотелось почёта, признания, наград. Не он первый: многие купцы в прошлом мечтали о дворянском гербе на вывеске своей лавки. Не он последний: нынешние метят в депутаты, министры, президенты.
Лебедев и хотел-то немного – «Анну на шею», то есть орден Святой Анны II степени, который носили на орденской ленте на шее. Им награждали, в том числе, чиновников; кавалерам ордена назначали ежегодную пенсию от 120 до 150 рублей.
Может быть, и был он достоин: человек верующий, трезвый, помогал строящейся общине сестёр милосердия – правда, чаще не деньгами, а материалами. Но у нас, известно, не подмажешь – не поедешь. А тут монахини ему со всех сторон шептали: матушка Митрофания может всё; хоть во дворце, хоть в митрополичьих палатах, ни в чём ей отказа нет. В сущности, так оно и было. Другое дело, что не стала бы игуменья просить орден для какого-то купчишки.
И вот «Анна на шее» сделалась тяжким камнем, тянущим купца на дно. Когда и как они сговорились, неведомо, но за 22 тысячи рублей Митрофания обещала выхлопотать для Лебедева вожделенный орден. Купец уплатил деньги и стал ждать… Вряд ли игуменья собиралась выполнять обещание, всегда можно было отговориться: дело долгое, многотрудное, надо подождать.
Однако расходы матушки Митрофании росли, а доходов недоставало. И однажды, в недобрый час, она составила вексель на круглую сумму от лица купца Лебедева. Рука у неё была лёгкая, искусная в рисовании и каллиграфии, и она подмахнула вексель…
Должник посмертно
Кто не знал тогда в Москве богача Солодовникова! Фабрикант, заслуживший звание мануфактур-советника, почтенный старец. Немногие знали постыдную тайну Михаила Герасимовича.
В юности Солодовников был вовлечён в секту скопцов. Мало того, что он лишился мужского достоинства; скопчество каралось по закону очень строго. Причём утаивание своей принадлежности к секте, пусть даже давней, приравнивалось к реальному сектантству.
Солодовников долгие годы таился. Потом откупался взятками. В конце концов над стариком нависла угроза ареста, суда и ссылки. Кто защитит? Кто обладает авторитетом духовным и одновременно реальным влиянием на власть? Игуменья Митрофания, подручная самой императрицы. Солодовников клятвенно пообещал ей пожертвовать на общины сестёр милосердия сотни тысяч рублей. Матушка согласилась спасти несчастного старика, приняла для начала 75 тысяч рублей, затем потребовала ещё 100 тысяч, потом ещё 150 тысяч…
Тянула бы с него и дальше, но тут Солодовникова арестовали, через десять месяцев он был приговорён к ссылке на поселение в Сибирь и сразу после оглашения приговора умер в тюрьме.
А пока он томился в заключении, омывая слезами чёрствый казённый хлеб, игуменья Митрофания и привлечённые ею умельцы сфабриковали несколько векселей от имени Солодовникова. Впрочем, после его смерти дело пошло с ещё большим размахом – ведь опротестовать векселя, подписанные будто бы ещё при жизни, покойный уже не мог. Всего было сфабриковано 62 векселя, причём если бы Митрофания и Ко потрудились сосчитать общую сумму, то увидели бы, что она значительно превышает состояние мануфактур-советника…
«Какая баба да не пьёт?»
Свою тёзку Прасковью Ильиничну Медынцеву игуменья обхаживала дольше других. Однако стоило того. Наследница огромного состояния, потомственная почётная гражданка Москвы – всё было когда-то у Медынцевой, но… Она сделалась хронической алкоголичкой, «купчихой, допившейся до идиотизма», как писали в газетах. Муж и сын настояли, чтобы над ней была установлена опека. Медынцевой выдавали по 500 рублей в месяц – казалось, «на пропой души» хватало с лихвой. Тем не менее Медынцева мечтала о снятии опеки.
О могуществе игуменьи Митрофании говорили Медынцевой странницы (случайно или нет оказавшиеся под её окном), даже квартальный надзиратель Ловягин рекомендовал купчихе обратиться к всесильной матушке – этот точно не бескорыстно. Он несколько раз сопровождал Медынцеву к игуменье. Наконец матушка твёрдо обещала снять опеку, но взамен потребовала денег и полной покорности. Медынцева была на всё согласна. Она, действительно, выдала Митрофании векселей на 50 тысяч рублей. Но затем матушка предложила подписать пустые листы, на которых будто бы составят прошения вельможам разным, в Сенат и на высочайшее имя. Впоследствии эти листы стали долговыми расписками и векселями, подписанными задним числом, ещё до установления опеки. Всего было пущено в дело 16 векселей на 237 тысяч рублей.
Купчиху содержали сначала в Покровской общине, затем в Серпуховском монастыре. Если игуменья уезжала по делам в Северную столицу или в Псков, то Медынцеву брала с собой. В конце концов купчиха изменилась к лучшему, мысли её прояснились. Но на смену умственному отупению пришла укоренившаяся покорность перед игуменьей Митрофанией. В таком состоянии Митрофания представила её разным духовным и светским лицам и даже самому митрополиту Иннокентию. Появилось свидетельство о том, что П.И. Медынцева «совершенно здорова, обладает отменными нравственными качествами». Но опека так и не была снята, и почти через два года купчиха вернулась домой.
Конечно, не одна Митрофания трудилась над добыванием таких, с позволения сказать, пожертвований. Вокруг неё сформировался сплочённый коллектив нечистых на руку дельцов, стряпчих и порученцев. Они обналичивали векселя, чаще всего по дешёвке, от 70 до 50 копеек за рубль, или расплачивались ими с подрядчиками, разумеется, не бескорыстно. Ещё хуже то, что матушка вовлекла в эту деятельность монахинь, послушниц и даже ещё одну игуменью – настоятельницу Страстного монастыря Валерию (в миру тоже баронессу, Веру Александровну Боде), верную сподвижницу, «духовную дочь».
Уж лучше тюрьма!
Так продолжалось около трёх лет. Очень умна была игуменья Митрофания, но и беспечна – как тут не вспомнить другую пьесу Островского, «На всякого мудреца довольно простоты».
Двадцать пятого января 1873 года в одной из банкирских контор Петербурга купец Круглов и мещанин Бейлин предъявили сомнительные векселя, будто бы выданные купцом Лебедевым. Векселя заверила игуменья Митрофания. Призванный Лебедев заявил, что никаких векселей не составлял и не подписывал. Подлог был настолько очевидным, что прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты, знаменитый юрист А.Ф. Кони, распорядился начать расследование.
Такое невозможно было представить ещё недавно, но судебная реформа Александра II открыла славную страницу в истории российского правосудия. Суды, по крайней мере в больших городах, стали действительно независимыми и руководствовались только законом; следствия возбуждались и велись на самом деле, «невзирая на особы», процессы проходили публично и гласно.
Уже в начале дознания дело Лебедева приросло делами Солодовникова и Медынцевой. Следствие без труда вышло на сообщников игуменьи Митрофании – Макарова, Богданова, Красных, Махалина, Трахтенберга, Круглова, Бейлина и других.
Игуменья Митрофания активно заметала следы, инструктировала сообщников и свидетелей, уничтожала и подчищала документы. Прокурор принял решение об аресте подследственной и предложил ей на выбор поселиться в любом монастыре Санкт-Петербурга. Матушка решительно воспротивилась: не буду под началом другой игуменьи – уж лучше тюрьма! Её поместили в номер гостиницы под негласный надзор полиции. Но уже через несколько дней агент сыскной полиции задержал переодетого курьера с письмами матушки на волю.
Следствие, а затем и суд переместились в Москву, игуменью Митрофанию поместили под арест в Сущёвский полицейский дом. Впрочем, условия её содержания были исключительными по сравнению с обычными подследственными. Охрана продолжала перехватывать послания настоятельницы Страстного монастыря Валерии к Митрофании и обратно – их прятали в мотках ниток, в разных продуктах, даже в рыбе.
Тем временем следователи обнаружили приписки и подчистки даже в учётных книгах монастыря и общины, а ведь эти книги выдавала Московская духовная консистория – канцелярия митрополита, то есть это были документы строгой отчётности.
Окончание следует.
«Совершенно секретно», № 5/276, май 2012 г.
sovsekretno.ru, www.seergey-makeev.ru, post@sergey-makeev.ru
