За тучами - солнце!

В эти дни исполнилось сто лет со дня рождения писателя и журналиста Ильи Васильевича Чумакова (Ильи Чумака)

…Лето 1942 года на Северо-Западном фронте для Советского Союза выдалось непростым. Фашисты, ранее потерпев фиаско под Москвой, всерьез взялись за Ленинград, понимая его важность не только в чисто военном, но и политическом значении. Блокадное кольцо сжималось все сильнее и сильнее, регулярные обстрелы и бомбежки все чаще чередовались с попытками штурма города. Натолкнувшись на несгибаемость защитников Ленинграда, враг не прекратил попыток дестабилизировать положение внутри обороны. Абверовские школы, работая без сна и отдыха, готовили диверсионные группы, которые наводнили как советскую прифронтовую зону, так и тыл — ближний и отдаленный. Офицеры СМЕРШа сбились с ног, пытаясь нейтрализовать противника.
Капитан Илья Чумаков в числе других офицеров контрразведки работал против ставшей позже известной по кинофильму немецкой разведшколы «Сатурн». Десятки засад, тысячи документов, сотни людских судеб прошли через руки капитана. В высшей степени корректный и внимательный, Чумаков временами выводил из себя командира группы майора Морозова. Тот, будучи кадровым работником НКВД, был искренне убежден, что каждый пришедший с немецкой стороны обязательно враг, и требовал не церемониться даже с теми, кто добровольно явился в контрразведку и готов к сотрудничеству. Илья Васильевич же отказывался чохом зачислять всех советских людей, побывавших на оккупированной территории, в шпионы и, не считаясь со временем, искал доказательства невиновности бывших военнопленных. Однако последнее было делом трудным — не пойдешь ведь к немцам с просьбой: «Дайте мне для знакомства личное дело гражданина Н»? Хотя и в тыл к противнику ходить приходилось не раз. Зато с какой радостью он читал письма, приходившие время от времени от его бывших подопечных, которые с помощью Чумакова были оправданы и отважно сражались с фашистами.
Из записной книжки И. Чумакова: «Сегодня утром получил письмо от братьев Ковалевых, которым удалось доказать свою невиновность при пленении в сентябре 1941 года. Старший представлен награде. Как же это приятно — не только вернуть советскому человеку его доброе имя, но и убедить, что он — ЧЕЛОВЕК…»
… Чумаков с десятком бойцов, проползав каждый метр у передовой и прошерстив ближний тыл, через неделю возвратился в расположение части ни с чем — пара немецких диверсанток, о которой сообщил советский разведчик-нелегал, как в воду канула. Капитан, отправив бойцов на отдых, как был в пропотевшей насквозь гимнастерке с огромными белыми соляными разводами под мышками и на спине, пошел на доклад к Морозову.
Тот, выслушав сообщение, не упустил возможности уколоть либерального подчиненного: «А может, твой информатор специально дал неправильную наводку? Ведь служил-то он в армии генерала Власова. А они там все — враги».
Но потом, увидев, что измотанный донельзя Чумаков не реагирует на подначку, сказал: «Ладно, иди завтра в тыл. Я позвоню начпроду, чтобы выдал тебе паек побогаче, да в баньке попарься — хорошую парилку соорудили в медсанбате, смени одежду — ведь тебе же через пару дней тридцатник стукнет. Как ни крути, а юбилей. Надеюсь, на день рождения командира позовешь?»
Проснувшись утром от влаги, вдруг оросившей лицо, скатившейся с листьев густого куста жимолости, не известно каким способом протиснувшегося в окно полуразрушенной избы, Чумаков быстро уложил тощий вещмешок и, не дожидаясь завтрака, направился в тыл — три дня отдыха после многодневных скитаний по гнилым лесам и оврагам хотелось использовать с максимальной пользой.
Теплая, на удивление сухая погода располагала к некоей созерцательности. Илья Васильевич, прошагав километра три, расположился на отдых под невысоким, но густым кустом. Достал из полевой сумки небольшую общую тетрадь в твердом темно-коричневом переплете, выполнявшую роль то ли дневника, то ли записной книжки, и начал записывать отдельные эпизоды последних дней.
Из записной книжки И. Чумакова: «Обалдев от жары и дорожной пыли, въедливо приникающей во все складки, группа беженцев, в которой были женщины, старики, дети, какой-то тощий скот и невесть откуда взявшийся солдатик, отбившийся от части, вольготно расположилась у пересыхающей речушки, пытаясь вместиться под скромным зонтиком одинокой вербы.
Солдатик, прижимая к груди винтовку без затвора, раскачивался из стороны в сторону и тихо бубнил: «Все пропало, все пропало. Что делать? Может, и вправду не противиться немцу»…
Тщедушный старикашка, выдохнув облако самосада, неизвестно каким образом в таком количестве накопившееся в его крохотных легких, добродушно-наставительно проурчал неожиданно глубоким полубасом: «Ты, парень, мало пожил и горя видал немного. Поверь, нет такой силы, чтобы могла сломить Россию. — Потом, чуть помолчав, добавил: — Если, конечно, она сама по своей дури не сломается. Хотя это вряд ли…».
Но тут отдых офицера прервал звук приближающейся автомашины. Не успел Илья Васильевич спрятать в сумку тетрадь, как из-за крутого поворота лесной дороги появилась полуторка, у которой напрочь отсутствовал капот и крохотный двигатель, попыхивая струйками пара из-под самодельной пробки, пытавшейся сохранить охлаждающую жидкость в радиаторе, бесстыдно демонстрировал всему миру свои убогие, измазанные автолом внутренности.
Повинуясь жесту капитана, водитель, молодой парнишка с круглыми очками на крохотном курносом носе, медленно остановил свой убогий транспорт и, даже не поинтересовавшись маршрутом офицера, весело прокричал: «Садитесь, товарищ капитан, мигом домчу до хозяйства Городничева. Вы ж с передовой – значит, туда. Вон и два лейтенанта тоже с передовой». И он кивнул в сторону двух красивых женщин-офицеров, скромно теснившихся в крохотной кабине грузовичка.
Чумаков с радостью принял приглашение и вслед за вещмешком, первым влетевшим в кузов, лихо перемахнул через низенький борт. Полуторка, вздрогнув всем своим тщедушным организмом, медленно тронулась, а из кабины почти тут же понеслась песня, достаточно стройно исполняемая импровизированным трио: «Расцветали яблони и груши…»
Капитан, опираясь ладонями о деревянный скелет кабины, тоже замурлыкал знакомые слова любимой фронтовиками песни о пограничнике и его верной невесте. При этом его взгляд, оторвавшись от красот петлявшей по лесу дороги, непроизвольно упал через большую дыру в брезентовой крыше кабины на пассажирок.
Красивые волосы обоих широкими волнами скатывались из-под пилоток на новенькие гимнастерки из темно-зеленой полушерстяной ткани, чем-то напомнив Чумакову богатые кудри жены Лены. Как там она с двумя детишками — Раечкой и Володей — в далеком Ставрополе? Дочка уже помощница — ей восемь, а пятилетний сын — несмышленыш. Хоть бы какая оказия случилась, чтобы посылочку передать. Илья Васильевич нащупал через мягкую истертую брезентину вещмешка три брусочка мыла, бережно завернутые в холстину, солдатский ремень со звездочкой на бляхе — для сына и трофейное зеркальце на костяной ручке, подаренное одним из его солдат, - для дочурки.
Сладкие воспоминания неожиданно и грубо были прерваны полуторкой, вдруг рухнувшей в небольшую, но, как оказалось, глубокую выбоину. Илья еле удержался на ногах, а в кабине это внезапное событие вызвало только взрыв смеха. «Вот, молодежь», — благодушно подумал капитан и попытался вновь возвратиться к воспоминаниям о мирной жизни.
Когда долго находишься на фронте, когда ежедневно сталкиваешься с военным кошмаром, все предыдущее кажется добрым и счастливым. А ведь жизнь Чумакова по головке не гладила. Но, как говорится, все познается в сравнении…
Из записной книжки И. Чумакова: «После арьергардных боев мой разведвзвод прибился к какой-то кавалерийской части, которая остановилась на постой в украинском небедном селе. Когда фуражиры кинулись по дворам в поисках корма для лошадей, селяне возмутились: «А чем нам свой скот кормить? Ведь впереди зима». Но когда через сутки мы покидали село, его жители дружно взвыли: «Товарищ офицер, не кидайте нас германцу! Панове, берите и сено, и овес для лошадок, но обороните нас от ворога!»
…Вспомнилось родное Поволжье, село Старая Полтавка — малая родина. Откуда в Саратовской и Волгоградской областях, за тысячи верст от Украины, появились поселения потомков запорожских казаков? Точно не известно. Скорее всего, в середине ХVIII века сюда они были насильственно депортированы в наказание за сепаратистские поползновения запорожцев, пытавшихся добиться для себя льгот от Российской империи, для чего время от времени заигрывавших с Турцией и Речью Посполитой — извечными врагами России. А за что в засушливые бескрайние степи были сосланы сотни немцев, верой и правдой служившие своей новой родине, не понятно. Но факт, что и этнические украинцы, и немцы прижились в Поволжье, в большинстве своем к моменту Великой Октябрьской социалистической революции имевшие крепкие хозяйства. Хотя Илье в это время было лет пять, он помнит, что у них были и овцы, и коровы, и свиньи, и различная птица, и даже двугорбый верблюд.
Но под раскулачивание семья не попала. Может, потому, что рядом жили более богатые хозяева, а может, потому, что отец, возвратившийся с Гражданской войны, на которую как боец Красной Армии попал вместе со своей частью прямо с германского фронта, был грамотным, даже в свое время закончил школу прапорщиков, работал в каком-то ведомстве по распределению иностранной помощи. Тогда-то семья Чумаковых впервые попробовала вкус американской сгущенки, яичного порошка и соевого шоколада.
Василий Андреевич, в годы Первой мировой и Гражданской войн помотавшийся по стране, хорошо усвоил, что будущее за людьми грамотными. Поэтому всех своих пятерых родных детей и троих племянников-сирот, живших в его семье, отдал в школу.
Надо сказать, что почти все Чумаковы учились хорошо, особых проблем родителям не доставляли, даже радовали различными талантами. И все-таки среди них особыми способностями выделялся Илья. Он и стихи писал, и хорошо рисовал, лепил из глины, отлично декламировал то, что прочел. А читал он много и без разбору — все, что удавалось добыть. Для сельской детворы Илюха был почти недосягаемым идеалом — он лучше всех ловил рыбу в речке, умел, один раз взглянув на книжную страницу, пересказать содержимое почти дословно, но, главное, далеко и точно бросал камни обеими руками.
Казалось, одаренному парнишке светила добрая карьера, тем более что путь в вуз семья Чумаковых протоптала — старшая сестра Мария уже училась в Саратовском университете имени Чернышевского. Но Илью со страшной силой влекла романтика дальних дорог. И вот, закончив семилетку, он, воспользовавшись, что все село от зари и дотемна пропадало в поле на уборке пшеницы, ушел из дому.
Спустя какое-то время Чумаковы получили письмо от беглеца, в котором тот сообщал, что у него все хорошо, и что он побывал в Крыму и на Кавказе, а сейчас находится в Краснодаре в детском доме. Потом написал, что живет в детской колонии имени Максима Горького в городишке Куряж, что недалеко от Харькова. В восторге от своего директора Антона Семеновича Макаренко, сумевшего объединить в одну семью более 500 бездомных детей разного возраста, национальности и образованности.
Начитавшись писем брата, также без спросу покинул Старую Полтавку и Иван, который был моложе Ильи на пару лет. Но он, в отличие от Ильи, уже сразу твердо знал, что ехать надо к Макаренко. Там Ивана определили работать на электростанцию, а Илья, обучавшийся в старшей группе, много занимался творчеством — выпускал колонистскую газету. Кто бы мог тогда подумать, что это добровольное занятие позже станет главным смыслом жизни Ильи Чумакова…
Перезимовав в Куряже, весной братья рванули из колонии — сперва младший, а потом и старший — за счастьем, за волей. Вот как аукнулись корни казачьей вольницы! Помотались по бескрайним просторам России в поездах, точнее, под вагонами, в так называемых «собачьих ящиках», а то и просто, примостившись между колесными парами, пока не были сняты милиционерами на станции в Грозном.

Продолжение следует.