Зачем они приходили?

Недавно, будучи на своей малой родине, в г. Светлограде, был приглашен в семью пожилых людей – наших старых соседей по ул. Тургеневской. Это как раз те жившие напротив добрые люди, на лавочке у дома которых сидевшая парочка ночью заметила начавшийся пожар в нашем доме, и они же, подняв тревогу, разбудили нас и каким-то образом вызвали пожарных, ведь телефонов тогда практически не было ни у кого, тем более таксофонов. Но все обошлось.

Я не забыл до сих пор, как папа будил меня тогда, пацана лет 10. Наверное, он много раз повторял, теребя меня: «Вася, вставай», причем спокойно, а уж затем, когда я проснулся, без всякой паники сказал: «Идем, у нас пожар». Быть может, боялся испугать меня, так как он долго боролся с моим заиканием, заставляя вслух читать детскую литературу, а быть может, был мудр. Я от своего отца за всю жизнь не слышал ни одного матерного или грубого слова ни при каких обстоятельствах.
Так вот наши соседи, они постарше меня, но мы вспомнили друг друга и, попивая чай, просматривали фотографии далеких пятидесятых годов. В основе своей это были снимки, слегка пожелтевшие, школьных лет, ведь тогда была обязательная традиция во время последнего майского звонка делать фотографии на память всего класса вместе с преподавателями. К сожалению, у меня как-то не сохранились подобные фотографии, и я с большим интересом вдруг стал узнавать старых знакомых, вспоминая учителей, фамилии которых, как оказалось, не стерли из памяти многие десятилетия моей жизни. Интересно, что абсолютное большинство преподавателей того времени были мужчины практически по всем предметам, и даже по русскому языку и литературе, многие из них с колодочками фронтовых наград.
И вдруг я понял, что их никого уже нет в живых. Получилась как бы такая метаморфоза – как будто я на вечере встречи выпускников, а встречаться не с кем: одноклассники поразъехались, а учителей, с надеждой на встречу с которыми я и приехал, нет. Оказывается, я опоздал лет этак на 30 – 40. И какая-то необъяснимая горечь накрыла память прошлого. И хотя все это как-то объяснимо, ведь прошло более 50 лет, а они уже тогда были в возрасте. Хотя сейчас, когда самому под 70, понимаешь, разве можно назвать полтинник возрастом – так, взрослая юность. Но тем не менее пришло новое понимание жизни, что если кому-то выпало жить, то это не его личное время, и даже не время эпохи (свершений, событий), а какого-то особого периода для живущих людей, которые должны в этот временной отрезок двигать жизнь вперед. И мы все – одни чуть раньше, другие чуть позже – тоже уйдем за занавес истории. И точно так же лет через 50 кто-то будет рассматривать фотографии школьного периода и с удивлением вопрошать себя – так что, их, то есть нас теперешних, наших учителей, уже тоже нет, они тоже все ушли? А зачем они приходили? И, вспоминая поколение того преподавательского состава, кстати, коллег и приятелей моих родителей, которые тоже были учителями со стажем, превышающим 50 лет у каждого, начинаешь осознавать ту довольно непростую долю, которую им всем пришлось пережить. Те, кто постарше, как мой батя (а он 1897 г. р.), непременно обязаны были пропустить через себя и Гражданскую войну, столь непонятную для простых людей, за что русские бьют русских. Отцу, как казаку, довелось побывать и в Белой гвардии в самом ее начале на Кубани, а заканчивать уже красноармейцем в Москве. Все смешалось в этом мире под названием Русь.
Всем им, моим педагогам, в той или иной мере довелось хлебнуть всякого, в том числе и голодных лет. Даже я помню, но это уже послевоенный период (примерно 1949 год), когда у нас дома был зеленый ящик из-под снарядов, в котором под замком хранился хлеб. Все жили
внатяг, но то, что именно так жили все, это не вызывало ни у кого чувства зависти или отторжения. Ни у кого не только в доме или во дворе, но и на улице не было водяной колонки. Я хорошо помню, как на коромыслах квартала за три носил воду – вначале по полведра, а затем, когда подрос, то и по полному. И это было целое искусство – надо было идти так, чтобы ритм шагов и раскачивание ведер попадали в такт, и особый шарм был в том, чтобы донести и не расплескать ни капли. Можно было в ведра положить деревянные крестовины, чтобы вода не хлюпалась, но без них это был уже шик. Воду отпускали по жетонам из будки. Причем во время пути надо было коромысло перекладывать на другое плечо, не опуская ведер на землю, – это тоже было не простым делом.
Электричества не было, газа тем более, но их не было у всех, и потому все эти тяготы принимались как должное. А как иначе?
Естественно, что все мужчины были призваны на защиту Отечества: кому повезло, те вернулись, а таких было наверняка меньше, чем тех, кому пришлось отдать жизнь. Повезло и тем, которые вернулись с контузиями, как наш учитель истории Стукалов (я его первым опознал на фотографии) – у него не было правой руки. Мой батя тоже получил навечно восемь осколков в ноги от немецкой мины.
Естественно, что все жили под незримым колпаком страха всевидящего и всезнающего МГБ, и потому разговоры о политике или действиях властей пресекались даже в доме. Тем более что бате так и не забыли его краткосрочное пребывание в Белой армии, и потому родители постоянно меняли место жительства (примерно через 5 лет), и уж затем в с. Петровском (Светлограде) остановились до конца.
И, обозревая жизнь этого битого и униженного в правах и свободах поколения, постоянно возвращаешься к мысли – каковы цели жизни были у наших отцов и дедов? Зачем жили? Найти ответы на эти вопросы очень важно, чтобы затем и следующее после нас поколение могло бы отыскать и в наших жизнях особую целесообразность нахождения на планете.
Так в чем она, правда жизни, ведь не в том, что отцу приходилось на израненных ногах ночами стоять в очереди за хлебом и с сыновьями во время голода ловить лягушек в р. Калаус, чтобы хоть как-то выжить, или из угольной пыли лепить катышки, чтоб лучше горели зимой, а тепла-то не было все равно – в морозы фуфайки в доме не снимали. Так зачем жили, преодолевая все эти нескончаемые трудности? Что, ради их преодоления? Так это абсурд. Зачем нас троих рожали, когда толком и гарантий не было, чтобы выбраться из этой нищеты. А как бабушка Саша (мамина мама), у которой было 12 душ, и сама без мужа, расстрелянного большевиками, поднимала всех на ноги. Зачем эти неимоверные испытания? Сейчас все жируют по сравнению с тем временем, да деток максимум двоих имеют при полном материальном достатке.
Я уверен, что они, наши родители, не задавали себе подобных вопросов. Они жили, потому что получили эти жизни как шанс для их реализации. Но важно другое. И это другое заключено в глубочайшей честности во взаимоотношениях со всеми теми трудностями и испытаниями, которые выпали на время их нахождения на Земле. Без честности там было невыживаемо – сама жизнь требовала от них этой искренности, и они несли ее, преодолевая голод, холод, бытовые ограничения. Ведь Высшему Разуму, так как Он является энергией духовного плана, Ему, по большому счету, безразличны условия нашего быта и материальной составляющей. Главное для Него – состояние и степень развития наших нравственных качеств, ибо они и есть определители нашего настоящего Я.
И еще одно не менее важное – это интуитивная (на уровне энергий) передача личных качеств своему следующему поколению. И можно с величайшей признательностью сказать и своим родителям, и своим учителям, на встречу с которыми я опоздал, что они не зря приходили на Этот Свет и с честью выполнили и свой долг, и реализовали свой шанс.
То поколение проверяли по всем статьям сопротивляемости неимоверным трудностям и лишениям материально-бытового плана. И они достойно (с честью) выдержали все: и войны, и голод, и репрессии, и неустроенность жизни.
Теперь же нас, следующее поколение, проверяют иными способами – избытком того, чего не хватало нашим родителям и дедам. И что же? Мы явно в проигрыше. «Золотой телец» победил если не многих, то значительное число наших соотечественников. Жить стало лучше, но вместе с тем мы потеряли ту самую честность и искренность, ради которых нам и даются эти жизни.