Жизнь с белой тростью
Тамара Коркина«Я все время просился
к окну…»
Константин Николаевич долго и подробно объяснял мне, как до него добраться:
— Доедете до вокзала, потом перейдете дорогу, увидите магазин «Разъезд», за ним – арку, войдете в нее, обогнете угол дома…
Сам он этого никогда не видел, знает только на слух, на ощупь и по каким-то иным, ведомым только ему ощущениям.
Константин Николаевич потерял зрение в год и девять месяцев. Рассказывает об этом так:
— Война, глухая деревня в степях Сталинградской области, отец на фронте, мать, рабочая зерносовхоза, одна с нами – со мной и сестренкой. Я родился здоровым, а в год и девять месяцев переболел менингитом. Мама рассказывала, что я умел разговаривать и все время просился к окну, к свету, потому что казалось – кто-то закрывает мне глаза, темно. Помню, что я все-таки смутно видел луну и большие цветы на мамином платье, значит, какое-то зрение у меня оставалось.
Послушать Константина Николаевича — в его жизни много везения. Первое, и, считает, возможно, самое важное, что он родился в деревне.
— Маленький дом на земле, благодушные сельские ребятишки, с которыми сходишь несколько раз на речку — а потом уж сам добираешься по заборам, по стенам домов. Я с ними катался на велосипеде, скакал на лошади, прыгал с круч в реку. Окружающая жизнь мне была понятна. Это не город, где я, будучи уже взрослым человеком, несколько раз попадал под машины и проваливался в открытые люки — бич незрячих людей. В деревне тогда играли на балалайках, мандолинах, на гармошках – божественном нектаре моей души, пробудившем ее к творческой жизни.
Мать не хотела мириться с бедой сына, жадно ловила слухи о хороших врачах и упорно возила его по больницам — в Ростов, Харьков, Волгоград. Когда вернулся с войны отец, появилась новая надежда: Одесса, знаменитая глазная клиника Филатова. Поехали – и снова бесполезные ожидания, чуда не произошло.
«У меня появился кумир…»
— А в семь лет меня отдали в интернат для слепых детей. В первое утро, когда проснулся без мамы, даже не понял, где нахожусь. Стоял сплошной гул, в спальне было много ребят. Потом уже узнал, что, в основном, переростков, тогда много детей подрывались на минах, гранатах, получали увечья, теряли зрение.
Костя приехал в интернат с маленьким аккордеоном, привезенным ему отцом с войны. В интернате многие ребята играли на гармошке, здесь «пело» радио, которого не было в деревне.
— Я сначала подбирал мелодии по слуху, потом по нотам. Нам повезло – приехал дельный учитель, который преподавал музыкальную грамоту по системе Брайля. У меня появился кумир — знаменитый баянист Иван Яковлевич Паницкий, я его часто слушал по радио. Он жил в Саратове и был тоже незрячий. А после окончания восьмилетки меня отправили в Саратов — в интернат для слепых. Как способному ученику, позволили совмещать занятия в школе с учебой в музыкальном училище. Я закончил его с отличием. А училище было в одном здании со знаменитой Саратовской консерваторией. Мне даже ходить никуда не пришлось, мои документы просто переложили с одного места на другое – и я стал студентом консерватории. А с кумиром моим — Иваном Яковлевичем Паницким — мы стали друзьями, я помогал ему переписывать ноты,
Конечно, скоро только сказка сказывается. Никому не дано узнать, как давался Константину Николаевичу каждый час, день его жизни, как учился он подчинять своей воле порой невозможное. Мать по-прежнему жила надеждами и искала врачей, возила по больницам.
— Однажды после операции в Волгограде я взял лупу – и вдруг забрезжили первые в таблице буквы Ш и Б. Медсестра заволновалась, кричит врачу: Федор Федорович, он видит, видит! Но продолжалось это недолго, зрение опять было потеряно.
В этой больнице к нему пришла любовь — в лице доброй и сердечной медсестры. Они потом поженились,
Закончив консерваторию, Константин Николаевич вместе с другом приехал в Ставрополь, в музыкальное училище, где проработал 30 лет.
О чем рассказал семейный альбом
Константин Николаевич и Евгения Леонидовна встретили меня в прихожей своей однокомнатной квартирки – радушно, с улыбками. Евгения Леонидовна тут же забрала куртку, быстро пристроила ее на вешалке. Через некоторое время она поставила на стол, за которым мы разговаривали, горячий чайник, чашки, сахарницу, вазу с печеньем. Я и подумать не могла, что она тоже практически ничего не видит.
Обычно я прошу своих героев показать семейный альбом. А здесь и мысль о нем не пришла. Разговорились об учениках Константина Николаевича, о его произведениях для баяна, которые исполнялись не только на Всесоюзных, но и на Международных конкурсах — в Германии, Голландии, Франции. Информацию о конкурсах, к слову, мне дала специалист управления соцзащиты Лариса Карпенко, сам бы Константин Николаевич, очень ироничный по отношению к себе, может, и не рассказал бы. А коль разговор зашел, он быстро поднялся, взял в одной из секций «стенки» альбом, уверенно вытащил из него фотографии. На одной был красивый юноша с баяном в руках.
— Французский школьник, исполнял на Международном конкурсе мою «Кавказскую рапсодию». А вот это я …
У меня, конечно, так и вертелся вопрос — как он узнает снимки – по формату, запаху, плотности? Но задать его постеснялась. Как постеснялась дотошно выспрашивать, как Константин Николаевич ходит на рынок, как делает покупки в магазинах, как варит борщ, как ремонтирует сантехнику в доме? Что он все это делает – мелькало как само собой разумеющееся в разговоре.
— Я десять лет один жил, все делал сам, — подытожил Константин Николаевич тему.
На мое непроизвольное — «Совсем один?» — засмеялся: – «Ну, бывало, что и не совсем один…»
В общем, скоро я воспринимала его жизнь как очень многообразную, насыщенную самыми обычными радостями и горестями. После двадцати лет семейной жизни расстался с женой, долго жил один, много работал, имел хороших зрячих друзей, ни в чем не отставал от них. У него хорошие дети: сын Лев Константинович — майор, работает в ГУВД, дочь Надежда — майор юстиции, есть трое внуков – Анастасия, Дмитрий и Илья. С нынешней женой Евгенией Леонидовной познакомился на автобусной остановке, вместе живут почти десять лет.
О чем скорбим, чем угнетаемся?
Константин Николаевич сидит за столом, а за ним – накрытый салфеткой баян. Я, конечно, не удержалась:
— Сыграйте, очень прошу!
Взял привычно, набросил ремень на плечо, пальцы – тонкие, нервные, живущие какой-то своей жизнью — пробежали по клавишам. Такой перебор, такая красота! «Замела метель, дорожки запорошила, кружева развесила вокруг…» — приладилась к мелодии Евгения Леонидовна. Так славно, так душевно запела. Они не видели друг друга, но зато как слышали! Узнаю, что Евгения Леонидовна часто поет со сцены одна, под аккомпанемент мужа, такая вот у них радость.
Вот уже девять лет Константин Николаевич ведет хор в городском обществе слепых. Как сам говорит, работать с самодеятельностью очень сложно, но хор у него самый совершенный — смешанный, четырехголосый. Есть вокальная группа «Мелодия», трио, смешанный дуэт «Иван да Марья». Константин Николаевич сокрушается: голоса стареют, особенно женский альт, мужчины могут держать голос до 80 лет. А радуется он тому, что отдает людям душу, делится тем, что всю жизнь беззаветно любил и познавал. А о русской песне он может говорить бесконечно, удивляясь ее красоте.
Когда встречаешься с такими людьми, как Константин Николаевич Савцов, то поневоле начинаешь пересматривать свою жизнь. О чем скорбим, чем маемся, чем угнетаемся? И насколько истинны, духовны наши страдания? Взяла я книгу Льва Толстого «Путь жизни», среди его мудрых изречений нашла такое: «Знай и помни, что если человек несчастен, то он сам в этом виноват. Несчастны бывают люди только тогда, когда желают того, чего не могут иметь: счастливы же тогда, когда делают то, что могут иметь. … То же, что нужно тебе, ты всегда можешь взять сам – своей доброй жизнью». Мне кажется, что Константин Николаевич такой жизнью и живет – доброй и деятельной…
