Жуть кладбищенская…

Свалка

Через пару дней на то же место едем с фотокорром.

…Ничего не изменилось. Тот же склон, тот же бугор высоченный, пожалуй, самая высокая точка села. Кое-как, не зная местности, все же добрались. На улицах ни одного человека, как вымерло все. Те же кресты на склоне, венки, кладбищенский и просто мусор. Похоже, к подножию кладбища местные жители сваливают все, что уже не пригодно в хозяйстве, что уже не сожжешь, не закопаешь в огороде. Ну как-то так… Свалка. Внизу блестит, изгибаясь, река Калаус. Если посмотреть на нее сверху, с высоты обрыва, то видно, что река загрязнена донельзя. Причем не только остатками гробов, венками и крестами. Там мы видели и куриные (или других пернатых, не разобрать уже) тушки, и прочий мусор. Пластиковые бутылки, которые, как известно, не разлагаются в земле на протяжении 400 лет. А может, и больше…

Оползень

Но самое ужасное потрясение, конечно же, ждало нас на самом кладбище. Его восточная сторона попросту обвалилась. Край у нас страдает оползневыми процессами, вот и не пощадил оползень тишину усопших. Причем отчетливо видно волнообразные движения земли: они уже подобрались к хлипкой ограде, сваренной из каких-то металлических конструкций. Вниз отсюда даже смотреть опасно: нужно держаться за ограду, чтобы не рухнуть с высоты на кучи из «гробовых» досок.

Наш фотокорр Юрий Рубинский обошел кладбище с тыла, и как раз ему было видно все-все: разверстые могилы, торчащие из грунта человеческие останки. Жуть… А чего далеко ходить? У нас под ногами берцовая кость. Старая, выбеленная. Рядом яма, выкопанная, похоже, недавно.

Господи! Да что же это? Из стены этой неглубокой ямы торчит человеческая голова. Вернее, старый череп, и как-то странно разбросанные по дну кости. Стоило взяться за череп рукой, чуть ковырнуть дощечкой, и он послушно скатился в ладонь. Легкий, похоже, женский. Все остальные кости лежали так, как будто покойника просто выбросили: под головой согнутая нога, ребра тут же, ломаются от прикосновения… По зубам видно, еще не старая была. И главное: когда-то она лежала в очень неглубокой могиле. Может, жертва голодомора какого? Кое-как водрузив череп на место, пытаюсь выкопать ей могилку поглубже, но сухая земля рассыпается под руками. Присыпав кости, прикрываю их выброшенным венком, ставлю крест и пытаюсь помолиться. Но заупокойных молитв не знаю. Костей много, очень много торчит из обваленной стены… Без альпиниста не обойтись, а «зацепить» его не за что: на кладбище практически нет растений. А те, что есть, обглоданы животными. Овцы тут бродят, щиплют чахлую сирень, растаптывают могилы…

Дайте водицы!

Внизу, уже в селе, пытаемся поговорить с местными жителями. Селяне неохотно идут на разговор: «Да сколько тут живу, столько оно и осыпается! Да и все остальные могилы — дело времени… Откуда я знаю, что делать?!» Женщина, идущая навстречу с маленького базарчика, похоже, уже ничему не удивляется: «Я всю жизнь рядом с кладбищем живу. Оттуда постоянно гробы летят. Оползню-то не один десяток лет. Это он сейчас что-то разгулялся, раньше так не было. Раньше меньше сыпалось». Другая, наверное, ее соседка, просит нас написать про другую ужасную проблему села: нет воды. Вообще! «Вот представьте, как мы живем! Воду набираем из Калауса. Да-да, не удивляйтесь, вонючую, глинистую воду, в которой какой только дохлятины не плавает. Отстаиваю ее и, собрав чистую «водичку», стираю, мою посуду… Да вообще, представьте: мне на работе не помыться, воды нет. Домой прибегу, кое-как вымоюсь этой вот водой, еще в ней же мелочевку постираю, и ее же выливаю на три цветочка, что еще как-то выживают в палисаднике. Мы и поливаем этой водой, и купаемся в ней, а кто-то, может, и пьет! У соседских детей вши. В доме чистота и порядок, мама — золотая хозяйка, но что делать? Нет воды — нет гигиены… А для питья — привозная, из бочки. На день из Александровского (40 километров примерно) привозят две бочки воды на все село. И мы покупаем ее. Для питья. Или в магазине берем минералку… Вы уж напишите там: пусть губернатор прочитает. А то кому-то за две недели на хутор воду провели, когда клюнуло, а мы двести лет в пустыне. Бассейны, куда можно было бы пару бочек залить, могут позволить себе люди состоятельные, а мы?.. Мы люди бедные. А что администрация? Мы, жители, толком не поймем, кому мы больше нужны: то ли Грачевке, то ли Александровке… И там, и там районные центры: мы как раз посередке бедствуем. Пойду я…»

Попытались найти (не особенно, впрочем, пытались) кого-нибудь из администрации, но время обеденное, жара: кого найдешь? Да и доводы администрации слушать, только время терять: все давно знают, что такие «неперспективные» села и хутора брошены на произвол судьбы. Нет денег, и все тут. Хотя слов, как правило, наговаривают много, но о том, что воды нет, даже нетребовательные старушки плачут.

Бабушки-старушки

Мы их увидели на самом краю села. «Картиночные» бабульки: чистенькие, аккуратненькие, лапочки просто! Сидят под раскидистым деревом в «холодке», тихонько о чем-то сплетничают. Понятно, что проехать мы не смогли: вернулись… Приветливые, как все старушки, наверное, всего мира, они и к нам ласково: «Чего, деточки?» Да чего… Мы про воду хотим спросить. «Нету воды. Не-ту!.. Когда до бочки привозной доковыляем, а когда — вон в колонке через дорогу. Вдруг «потекёть»? Как-как? Да раз в неделю, дня через три-четыре бывает и в колонке тоненькой струйкой. Покупаем, как же. По тридцать с лишним рубликов за куб. Воды надо много: самим еду готовить, стирать, скотину поить, у кого есть… Да что? Курица не скотина, а тоже пьет водичку. Огород полить. Не-е-е, пенсия маленькая, детки. У меня две семьсот… Нас раньше из-за засухи знаете, как звали в округе? Голопузивка… И сейчас — Голопузивка». Расставшись с бабушками, обещаем передать газету.

Спрашиваем — ответьте!

А теперь вопросы. Риторические и не очень. Итак: большое село, бывшее когда-то достаточно богатым. Оно никому уже не нужно? На сколько его хватит, если молодежь отсюда валом валит в Ставрополь? Про кладбище молчу: нечего говорить о любви к Родине, если к останкам, хрупким теням прошлого, относимся так подло и безразлично. Валяются, да и ладно. Выжить бы живым. А вообще воду реально провести в село? Ведь рядом, в тех же сорока километрах, Большой Ставропольский канал. Я мало что понимаю в этом деле, но! Вся грязь, все сточные воды, те же останки с кладбища попадают в Калаус. Как объяснить и администрации, и жителям села, что Калаус — не Ганг в Индии, куда индийцы с одинаковым энтузиазмом скидывают и сожженных усопших, и купаются там, и стираются, и пьют ту же водичку совместно со священными своими коровами. У индийцев мощный иммунитет: европеец в Ганге помрет еще на бережке… Не станет ли наш Калаус пусковым крючком какой-нибудь страшной (или не очень, но неприятной) инфекции? Кстати, в МЧС пообещали навести порядок на берегу реки. «Там двадцать человек в администрации… Вот и займемся!».

Силы небесные?..

Небольшая справка: в двадцатые годы, как рассказал мне вчера один священник, именно в этом селе с особым ожесточением разрушен был красивейший храм, в котором неоднократно служили особо почитаемые иерархи православной церкви. «Разгул бесовских сил был страшный: имя Христа подвергалось поруганию и осмеянию, церковные ценности, иконы сжигались, ломались и отправлялись в переплавку… Не отмщение ли то, что сейчас происходит с селом?» Да и со всей Россией, батюшка, тоже… Теперь там, у подножия кладбища, строится, по словам священника, небольшой храм. Мы его видели, удивлялись еще: там, наверху, разрушенные могилы, а тут — на тебе, часовня! А потом выяснилось, что стройка — дело рук мусульманина, Аслана Каракотова… «Не казино построил, не мечеть… Нам, православным, храм возводит…»

Когда уходили с кладбища, грязные, в пыли, подошли к бортовой машине. Хозяева поправляли памятник, людей вот наняли. «Здравствуйте! Бог вам в помощь…» «Салам аллейкум, сестрица! Давай на руки полью, вымойся!» И почти горячей водой молодой, «не нашенский», чернявый незнакомец вымыл руки совершенно чужому человеку. Водой, которая здесь на вес золота…

Фото Юрия Рубинского.